РАХАТ-БИ АБДЫСАГИН: «ЕСТЬ ОЩУЩЕНИЕ, ЧТО КТО-ТО ВОДИТ МОЕЙ РУКОЙ…»

• 

Подробности

1316

13.11.2023

Бигельды ГАБДУЛЛИН, президент казахстанского отделения международного ПЕН-клуба

Интервью Бигельды Габдуллина с Рахатом-Би Абдысагиным, одним из самых одаренных музыкантов в мире, которого называют «казахстанским Моцартом»

«Шил мягкие игрушки. Надеялся, что они когда-нибудь оживут»

– Рахат-Би, помните слова Антуана де Сент-Экзюпери из «Маленького принца»: «Все мы родом из детства»? Хочется начать нашу беседу с Вашего детства. Каким оно было, как повлияло на Ваше музыкальное будущее?

– Каким было моё детство? Наверное, обычным, как у многих моих ровесников. Но интересно, что до 5 лет, пока я ещё не пошёл в садик, я не знал ни слова по-русски. И в казахской группе детского сада я за полгода научился русскому языку. Помню, что у меня всегда было желание творить, создавать. Оно проявлялось разными способами. Я любил рисовать: в тетради, альбоме, на стене, куда доставал мой рост. Родители обклеили ватманом нижнюю часть стен. В детском саду я сразу шёл в изостудию, где было всё необходимое для рисования, а также педагог, и мог целыми днями рисовать. Обучаясь в школе, несколько лет, брал уроки по живописи у известного художника Амандоса Аканаева. Некоторые из этих картин послужили художественной иллюстрацией для моих музыкальных CD дисков, изданных в Германии. В пять-шесть лет я шил мягкие игрушки. Надеялся, что они когда-нибудь оживут. С 6 лет начал заниматься музыкой. Сначала ходил на домбру, 2 года занимался у известного в стране домбриста, прекрасного педагога с авторской методикой Абдулхамита Раимбергенова. Мне очень нравились эти занятия. Они были 3 раза в неделю, а мне хотелось каждый день заниматься. Потом заинтересовался фортепиано. По пианистическим меркам начал поздновато, примерно с 9 лет. В это же время занимался конструированием машинок в доме юных техников. Итак, из детства мне чётко запомнилось огромное желание созидать и творить.

– Вы не из семьи музыкантов. Хочется знать, как Вас занесло в мир музыки? Когда почувствовали этот «зов»?

– Я не помню, когда почувствовал это состояние. Знаю, что тяга к музыке была у меня всегда. Но первые шаги в академическом, фактическом смысле в музыке я сделал в 8-9 лет. Именно тогда я начал писать первые музыкальные произведения. Начал заниматься композицией. С тех пор музыка стала языком моего самовыражения, это - самый совершенный язык, с помощью которого я могу выражать свое мировоззрение и мироощущение.

– Вспомните самое яркое впечатление в семье, связанное с музыкой…

- Очень трудно выделить одно конкретное впечатление, их было очень много. Меня очень рано начала привлекать сама возможность создавать новые миры при помощи языка музыки - звуков и тишины, которого ещё никогда не было. И это восхитило меня своими творческими возможностями.

- Вам нравилось в детстве заниматься музыкой или Вас заставляли учить ноты, а Вам хотелось на улице поиграть с друзьями?

– У меня ситуация была как раз наоборот. Меня надо было уговаривать, чтобы я не занимался музыкой. Тем более родители не хотели, чтобы я стал музыкантом. Это было моё желание. Причем сначала я брал только уроки фортепиано. Начал в декабре. Потом мой педагог Ирина Вихновская (ныне покойная) предложила с сентября полноценно учиться в музыкальной школе, изучать как положено сольфеджио и т.д. Я согласился, чем удивил родителей. Таким образом, в 9.5 лет я пошел в музыкальную школу, тогда как обычно начинают с 6-7. Я получал удовольствие от самой музыки, от сочинения музыкальных композиций. Как говорил Конфуций: «Если тебе нравится заниматься тем, что тебе нравится, то тебе никогда не придётся работать».

«Самый-самый инструмент – это человеческий голос»

– Я знаю, что родители Вас отдали учиться играть на домбре, но Вы, в конце концов, выбрали рояль. Почему?

– Здесь, с одной стороны, объяснений много. А с другой так просто и не объяснишь. Об этом можно спросить у моих родителей, как так получилось. У нас дома не было ни пианино, ни даже синтезатора. И только попозже, видимо, когда родители убедились, что фортепиано не временная блажь ребёнка, и по просьбе моего педагога приобрели инструмент. Я рад, что так получилось. Фортепиано считается инструментом с большими тембровыми, динамическими и выразительными возможностями. Есть мнение, что рояль – это самый легкий инструмент, чтобы начать, и самый трудный, чтобы довести искусство игры на нём до совершенства. В XIX веке, во времена Ф. Шопена и Ф. Листа, клавирное искусство стало принимать масштабы оркестрового искусства, и рояль стал по-настоящему королём инструментов.

– Какой инструмент Вы считаете самым-самым?

– Есть много славных инструментов, и об этом можно говорить очень долго. У каждого инструмента есть свои уникальные возможности. Мой ответ на ваш вопрос очень прост: самый-самый инструмент – это человеческий голос. И все остальные инструменты так или иначе созданы по образу и подобию человеческого голоса, являются воплощением или отражением представления о разных гранях голоса.

Когда мне было 10 лет, я начал думать о том, чтобы тщательно изучить и овладеть искусством оркестровки и понял, что самый лучший способ – это написание сольного произведения для каждого инструмента оркестра отдельно, от флейты до контрабаса. К 2021 году я завершил создание около сорока сольных произведений – большой проект, который был начат десять лет назад – в 2012 году. Туда вошли самые избранные мои работы для инструментов соло. И они опубликованы в Берлине, в издательстве Verlag Neue Musik Berlin. Этот труд дал мне возможность увидеть сильные стороны и уникальность каждого инструмента оркестра. В каждом инструменте, как и в каждом человеке, есть то, чего нет у другого, то, что делает его уникальным. Это важное и ключевое понимание для композитора.

– Если мы заговорили об инструментах, то на каких инструментах Вы ещё играете?

– Основной мой инструмент, естественно, – рояль. Я уделяю особое внимание своей пианистической практике. А это не просто игра на инструменте, это самый настоящий образ жизни пианиста. Это философия, архитектоника мышления. Безусловно, этот вид деятельности напрямую влияет на моё композиторское творчество. Владею обширным фортепианным репертуаром, от раннего барокко до современной музыки XX века. Помимо этого, я могу играть на других клавирных инструментах, например, на клавесине, на клавикорде, на вёрджинеле, спинете. Другой вопрос, насколько моя игра на них будет соответствовать художественному идеалу, так как всё-таки мой основной инструмент – это рояль.

Сейчас активно изучаю орган – его издревле называли королём инструментов, одним из древнейших, который берёт своё начало еще в Античной Греции, от Гидравлоса. Да и сама концепция звукоизвлечения с помощью давления воздуха очень древняя. Многие думают, что орган и рояль – это похожие инструменты. На самом деле не так. По природе звукоизвлечения, рояль и скрипка гораздо ближе друг другу. Потому что рояль – струнный инструмент. Точнее, это струнно-ударный инструмент, ибо звук извлекается за счёт удара молоточка по струне. К примеру, один из предшественников рояля – клавесин – это струнно-щипковый инструмент. Там пёрышко защипывает струну. А орган – это клавишно-духовой инструмент. Звуки извлекаются из труб – совершенно другая концепция, другая философия, другое мировоззрение игры на этом инструменте, то есть, другое состояние души. Когда я играю на органе, то создаётся иная магистраль движения разума, мышления. И то, что у органа и рояля внешне схожие клавиатуры, не делают их похожими инструментами. Например, баян, флейта или гобой – гораздо ближе к органу, чем рояль.

«Только искусство и наука возвышают человека до Божества»

– Когда Вы написали свое первое произведение? Как вообще приходит к Вам тема музыки, как рождается замысел?

– Этот вопрос очень глубокий. Если выразиться проще, каждое произведение рождается по-разному. Иной раз, как будто какая-то сила заставляет идти к столу и писать, иной раз ведёт к роялю, и ты начинаешь сразу извлекать звуки, которые переходят в новое произведение.

Темы музыки также приходят по-разному. Еще в школе, в 13 лет, прочитав рассказ Чингиза Айтматова «Плач перелётной птицы», я был настолько потрясен, что в ту же ночь написал одноименное произведение для фортепиано соло. Накануне 70-летия Победы в Великой Отечественной Войне, изучая эту тему, пришел к выводу, что воля к жизни сильнее страха, которая заставляет преодолевать все трудности и невзгоды, и создал симфоническое произведение «Воля к Жизни». А симфоническая картина «Бег времени» вдохновлена изречением «люди говорят, что время проходит; время говорит, что проходят люди». И так можно говорить о каждом произведении, будь это «Тени пустоты», «Слёзы тишины» или «Капля Вечности».

Если серьёзно, то, чтобы сказать, как рождается музыка, нужно знать строение человеческого мозга и большую тайну – сам процесс творчества. К примеру, один из знаменитых физиков Дэвид Дойч говорит о том, что загадка творчества, возможность созидания чего-то из ничего - уникальнейшаяя особенность нашего разума, который до сих пор мы не можем понять. Одна из причин, по которой искусственный интеллект до сих пор не может заменить человеческий разум заключается в лимитированности искусственного интеллекта в том, как он созидает.

Первые мои работы появились, когда мне было 8-9 лет. Это были маленькие фортепианные произведения. Некоторые из них вошли в мой самый первый сборник «Грани гармонии». Когда мне было уже 11-12 лет я начал впервые познавать современную академическую музыку, то есть, авангард, самое передовое течение, и начал писать свои первые серьёзные работы. И в 13 лет уже создавал симфонические партитуры. Таким образом, начиная с 9 лет до сегодняшнего дня у меня в каталоге три оперы, более 150 музыкальных произведений, фактически во всех жанрах: от соло инструмента, дуэты, трио, квартеты, квинтеты и вплоть до симфонических сложных партитур и опер, а также десятки научных трудов и книг.

– Какая историческая эпоха Вам ближе. В каком веке хотелось бы жить?

– В том, в котором я живу. На творчество человека самым сильнейшим образом влияет его время, его окружение, сам уровень цивилизации на данном этапе. Говоря о творчестве, я бы сказал так: очень важная часть творчества – это освоение грамматики композиции, то есть, ремесла: полифонии, контрапункта, строгого стиля, инструментовки, оркестровки, гармонии, формы, новейших композиторских техник расширенных методов игры на инструментах – всё это очень нужные вещи, как азбука. Причём, есть серьёзное развитие различных направлений в музыке, как сериализм, структурализм, спектральная техника, конкретная инструментальная музыка, микротональность, сонористика, алеаторика. И всё это крайне важно знать. Но когда я пишу музыку, зачастую не осознаю, что творится вокруг меня. То есть, сажусь и пишу. Проходит какое-то время, и вдруг останавливаюсь. Мне кажется, прошло всего одно мгновение, а на самом деле, прошло уже 5-6 часов. Словом, есть ощущение, что кто-то водит моей рукой. Я не могу это объяснить рационально или вербально. Но могу точно сказать, что для создания музыки важный аспект – это обладание полным композиторским арсеналом, всем инструментарием. Потому что это, как грамматика, когда мы пишем текст, мы же не думаем о том, что «жи-ши» пишется через «и», оно происходит автоматически, верно? Так и здесь. Любое моё знание, причём, не только музыкальное, а и мои познания в естественных науках, физике, квантовой механике, математике, философии, интеллектуальной истории – всё отражается в моём творчестве.

По сути, творчество – это квинтэссенция одной из уникальных черт человеческого разума. На мой взгляд, есть четыре функции разума: познавать, потреблять, создавать и созидать. Они есть у всех людей, но в разных пропорциях. У одних может быть функция потреблять сильнее, чем у остальных. У меня, к примеру, как у творческой личности, познавать, создавать и созидать затмевает все остальное. Мы приходим к тому, что создание чего-то нового, творение предметов искусства, музыкальных произведений, – это одно из самых монументальных свидетельств величия человеческого разума. Высота разума и его качество - феномен нашей цивилизации. Всеми достижениями человечества мы обязаны уникальному свойству интеллекта. Наука и искусство – высочайшие проявления разума! Потому что только человек из всех ныне известных науке видов способен творить ради творения. И изучать ради того, чтобы изучить. Еще Бетховен говорил, что «только искусство и наука возвышают человека до Божества». То есть, искусство и наука делают человека человеком. Это ярчайшее воплощение его разума. А разум человека – это то, что отличает человека от животных. Именно благодаря способности своего разума человек смог создать сегодняшнюю цивилизацию.

– Религия влияет на Ваши произведения? Есть ли в них духовный аспект?

– Я думаю, что тут лучше разделять слово «официальная религия» от духовных аспектов. Духовные аспекты, конечно, есть в моем творчестве, они тесно связаны с моим мировоззрением. Но я бы не стал их связывать с понятием «религия». Моя религия – это музыка и наука. Полагаю, что у каждого человека есть то, во что он верит.

– Есть ли у Вас кумиры? Кого из современных авангардных композиторов Вы цените? Какие композиторы Вам ближе: структуралисты или концептуалисты?

– Кумиров у меня много, чтобы называть одного. Я против фанатизма или слепого поклонения, восхищения. Но есть личности, которыми я восхищаюсь не просто так, а через анализ их творчества, и только тогда я начинаю понимать, что это действительно были гении. Если мне, человеку думающему, кто-то скажет вот появился гениальный композитор…

– …и что Вы предпримете?

– Прежде всего, мне надо будет прослушать его музыку, посмотреть его партитуры, прочитать его работы, и только тогда я смогу по-настоящему его оценить и признать. Но таких личностей было немало. Начиная с композиторов средневековья, как Перотин, Леонин, заканчивая нынешними мастерами и даже моими учителями. Например, когда мне было 10 лет, я наткнулся в интернете на запись фортепианного произведения Карлхайнца Штокхаузена, и оно перевернуло моё представление о сущности музыки и её эстетической красоты. Может, оно и послужило стартовым импульсом к моему увлечению авангардом.

Я могу дать два ответа на Ваш вопрос: у меня есть образ того Рахат-Би, кем я должен стать в будущем. То есть, принцип простой: я себя ни с кем не сравниваю, но я должен быть сегодня, лучше, чем вчера, а завтра, лучше, чем я сегодня.

Вот вы сказали структуралисты, концептуалисты, здесь крайне важна точность определения терминологии. Зачастую непросто композитора отнести только к одному тому или иному течению. Надо отличать формальный язык композитора, formal language его партитур.

– Вы имеете в виду язык и идею творца?

– Да, как человек позиционирует себя или, как интерпретируют его творчество музыкальные исследователи и музыковеды. Потому что все эти термины, как ренессанс, барокко, классицизм, романтизм, современные течения искусства – модерн, и так далее, были даны только после этих эпох. Сами себя они не называли так. И музыка всегда была современной для своего времени. Просто так сложилось в искусствоведении, что музыку, которая была создана в начале XX века (после тональной революции), решили назвать современной. Но тут я бы добавил одну важную мысль. Я беседовал с философами Эдрианом Муром и Питером Макдональдом, профессорами Оксфорда и мы сошлись во мнении, что в музыке фактически невозможно разделить идею/концепцию от структуры. То есть, семантика теснейшим образом связана с синтаксисом. Они представляют себя воедино. В музыке невозможно разделять скелет от тела, потому что одно формирует другое, в самой тесной корреляции.

Мне повезло учиться у самых лучших мастеров. В 13 лет мне посчастливилось встретиться с Беатом Фурером – это один из легендарнейших композиторов новой музыки Европы, он пригласил меня участвовать в Академии «Импульс» в городе Грац в Австрии, которая проходит раз в два года. Там собираются несколько сот композиторов со всего мира именно новой музыки. И я постоянно участвую в работе этой Академии с 2013 года по сей день. И там были презентованы мои знаковые произведения. Отрадно отметить, как писали коллеги зарубежные, что исполнение моих произведений в этой Академии стало признанием факта появления Казахстана на карте мира современной музыки.

В 13 лет я стал студентом-бакалавром консерватории Курмангазы (класс профессора Б. Аманжола). После завершения магистратуры в КазНУИ (класс профессора К. Дюйсекеева), научной стажировки в Московской консерватории им. П.И.Чайковского (у профессоров К.В.Зенкина и Ю.С.Каспарова) и защиты магистерской диссертации в 18 лет, я поступил в докторантуры (postgraduate) трёх самых лучших музыкальных вузов Италии: Академия Санта Чечилия в Риме (класс маэстро Ивана Феделе), Миланская консерватория имени Джузеппе Верди (класс маэстро Алессандро Сольбиати) и Падуанская консерватория имени Чезаре Поллини (класс маэстро Константина Богино).

Академия Санта Чечилия – это не консерватория, а именно Академия, одно из старейших и наиболее престижных музыкальных институций планеты, которая была создана более пяти веков назад Папой Римским, чтобы там собирались лучшие музыканты Европы. А Миланская консерватория была создана более двух веков назад Наполеоном Бонапартом. Тогда Милан был частью французской империи, и Наполеон создал этот вуз, как главного конкурента Римской Академии, чтобы лучшие музыканты шли к ним, а не в Санта Чечилию – к Папе Римскому. Миланская консерватория носит имя Джузеппе Верди. Это интересный случай, потому что Верди дважды не смог поступить в эту консерваторию. Сначала его не приняли, как студента, потом не принимали, как преподавателя. Но, когда он стал знаменитым, консерватория просила его дать заведению своё имя, но теперь отказал Верди. Да, «отказом на отказ». И только после его смерти консерватории присвоили его имя.

«Музыка – самое абстрактное и возвышенное искусство»

– У меня спонтанно возник вопрос, в чём отличие музыки от всех остальных искусств?

– Музыка – это самое абстрактное и возвышенное искусство. Скажем, мы читаем текст, он связан определенными словами, так? Конечно, внутри текста могут быть различные уровни конкретики. Вернер Гейзенберг говорил о динамическом и статичном языке. К примеру, то, о чём писал Бертран Рассел касательно логического атомизма или Людвиг Витгенштейн в Tractatus Logico-Philosophicus, где он анализировал саму философию языка. Но, так или иначе, текст оперирует языком и словами, вызывающими конкретные образы. Живопись, к примеру, она почти всегда статична, там трудно уловить элемент времени, а музыка, с одной стороны, не выражает ничего конкретного, но в то же время, она выражает абсолютно всё. Я, например, языком музыки не могу сообщить, что я беседую с Бигельды Габдуллиным. Однако музыка может выразить то, что невозможно выразить другими средствами. Музыка – это язык, который доходит туда, куда закрыт доступ всему остальному – в самые потаённые уголки человеческого сознания. Как пояснял аль-Фараби: «Музыка первого рода просто доставляет удовольствие. Музыка второго рода выражает и вызывает страсти. Музыка третьего рода возбуждает наше воображение». То, чем я занимаюсь, это и есть музыка третьего рода.

– Рахат-Би, если мы хотим отправить информацию о земной цивилизации куда-то в другую, очень далекую планету или галактику, то это можно сделать лишь через музыку. Согласны ли Вы с этим утверждением?

– Абсолютно согласен и полностью поддерживаю. Собственно, так и было сделано, когда земляне отправили в космос произведение Баха в исполнении Гленна Гульда. Потому как язык, на котором мы говорим – это человеческий язык, а музыка – это божественный язык. И между языком человеческим и божественным не может быть однозначного перевода. То, что может выразить музыка, не способно выразить ничто другое – никакое искусство, никакой прикладной язык. Я подчеркиваю, прикладной язык, так как музыка – это тоже язык. Наш язык общения – прикладной, программирование – прикладной язык компьютерных наук. Математика (моя фраза, высказанная давно) – это язык, на котором говорят все науки. Математика – это виртуальная реальность, которая была создана человечеством для описания объективной реальности.

– А была ли мысль до языка?

– Тут надо дать определение понятию язык. Я думаю, существовала абстрактная мысль, идея, до человеческого языка. Если бы этого не было, то не было бы возможности вообще говорить. Даже мы, когда о чём-то говорим, никогда не в силах передать точную информацию. Скажем, у меня есть свой абстрактный мир идей, в котором я живу, и мне надо перевести мысли на слова, но одни и те же слова не воспринимаются абсолютно одинаково двумя разными людьми. Поэтому я кодирую свои мысли в виде слов и передаю их вам. Вы согласно своему мировоззрению воспринимаете мною сказанное, и потом эти слова переходят в разряд ваших абстрактных идей. Когда два человека говорят об одном и том же, то они не имеют в виду стопроцентное одно и тоже. Полагаю, что любая идея подвержена ограничениям и возможностям языка, на котором она выражается. А сила музыки в том, что она не обладает естественными ограничениями языка при выражении идеи, и может говорить обо всём и в, первую очередь, то, что невозможно выразить каким-либо другим языком.

«Моя пианистическая родословная идет от Баха»

– Вас называют «казахским Моцартом»! О чём бы Вы спросили у него, если встретились?

– Честно говоря, не знаю, смог бы я разумно мыслить в присутствии самого Моцарта. Это было бы самым главным событием не только в моей жизни, а, вообще, в истории музыкального мира. Всё-таки я ему задал бы один вопрос о том, что он думает о развитии современной музыки и сообщил бы, что и через 300 лет он остается самым исполняемым композитором человечества. К слову, в 11-летнем возрасте, будучи в Австрии, я посетил центральное кладбище Вены, где захоронены Бетховен, Глюк, Шуберт, Брамс, Шенберг, Лигети и многие другие, чтобы поклониться им. Трагично, что до сих пор не могут найти точное место захоронения Моцарта.

– Рахманинов признавался, что ему трудно одновременно давать концерт и сочинять музыку. Как Вам это удаётся?

– Да, Сергей Васильевич – это уникальный случай, один из последних великих композиторов, который был наиболее выдающимся пианистом. До первой половины XX века было принято считать, что величайшие композиторы должны быть величайшими исполнителями. В XIX веке таковыми были Шопен, Лист и вся эта группа. Величайшим органистом и величайшим композитором для этого инструмента был Иоганн Себастьян Бах. Величайшим клавесинистом, клавикордистом и фортепианистом в своё время был Моцарт. Про Бетховена тут вообще речь не идёт. Он ещё в юности был признан лучшим пианистом Вены. Это означает, что он считался лучшим пианистом всей империи Габсбургов, то есть всей земли. Начиная c XX века, ситуация изменилась. Это тема отдельного разговора. Я не поддерживаю сильное дробление. Все композиторы, если они высокого уровня, обязаны знать теорию инструмента, тонко понимать сам инструмент, как он дышит, как он живёт, умение вести с ним диалог, выстраивать отношение с ним, как с другом. Это обогащает композиторское мастерство и творчество.

К примеру, я играл как с оркестром, так и в оркестре. Поэтому знаю, какую партию хочет видеть перед собой оркестрант. И создаю партию так, что в конце каждой страницы пауза, чтобы исполнителю было удобно перевернуть страницу. Знаю, какой шрифт он хочет видеть перед собой. Какое должно быть расстояние, т.е. учитываю даже практические мелочи. И оформление партитуры делаю удобным для музыканта. Поэтому немецкий издатель мне говорит: «Ты – идеальный композитор, потому что у тебя ничего не надо редактировать».

Но говоря о своём профессиональном фортепианном искусстве, как уже было отмечено, я учился в Италии в Падуанской консерватории. Этот город знаменит тем, что там работали Галилео и Коперник. В этом городе родился Бартоломео Кристофори, человек, создавший первый прототип современного рояля. Словом, Падуя – это колыбель всего мирового пианизма, где родился рояль. Там очень престижно учиться на рояле. И мы, студенты-докторанты, гордились и шутили, что у нас очень благородная музыкальная родословная, которая восходит к Баху. Так, мы учились у Константина Богино, а он учился у Веры Горностаевой, она училась у Генриха Нейгауза, Нейгауз учился у Александра Зилоти, Зилоти учился у Ференца Листа, Лист учился у Карла Черни, Черни – у Бетховена, Бетховен – у Гайдна и Моцарта, а Моцарта в юности поддерживал Иоганн Кристиан Бах, который был сыном Иоганна Себастьяна Баха. И это, как бы, моя пианистическая родословная (жеті ата).

– Труд композитора – очень сложная вещь, где-то надо брать энергию, силы. Где берёте их Вы?

– Честно говоря, даже не знаю, как ответить. Наверное, везде. Я не знаю какой-либо зарядки, к которой можно подключиться. Весь мир, в котором я живу, и есть большой энергетический реактор, который меня подпитывает.

– Есть выражение: настоящий музыкант отдыхает не от музыки, а для музыки. Как Вы отдыхаете?

– Скажем так. Есть же фраза: отдых – это перемена рода деятельности. Так вот, если я хочу отдохнуть от композиции, то я сажусь играть на рояле. Хочу отдохнуть от рояля – иду к органу. Хочу отдохнуть от органа, иду читать Фейнмана, Бора, Планка и Пенроуза. Хочу отдохнуть от физики, читаю философов Канта, Гегеля, Гуссерля, Хайдеггера, Эко и других. Если речь идет об отдыхе в целом, то очень хороший отдых и заряд получаю в нашем Боровом или на море, где могу очень активно поплавать.

– Есть ли у Вас хобби?

– Я думаю, что у меня немало хобби. Я композитор и пианист. Параллельно занимаюсь научными исследованиями. А это что: хобби или основное занятие?! Они все переплетены с моей деятельностью. Мне интересно не только занятие музыкой, но и изучение естественных наук: физики, логики, философии, чтение интеллектуальной литературы, художественной литературы. Есть занятие, которым я с удовольствием занимаюсь, как появляется свободное время, это моделирование (техника, конструкторы).

– Что слушаете в свободное время?

– Я не помню в последнее время, чтобы я слушал, чтобы слушать. Это видимо профессиональная наша болезнь, я не могу слушать музыку, не анализируя её, у меня перед глазами возникают ноты. И когда я смотрю на ноты, то сразу слышу музыку.

«У нас испокон веков люди в юрте сидят за круглым столом, где нет председателя и все равны».

– У Конфуция есть мудрая мысль: дайте послушать музыку вашего народа, и я скажу, на каком этапе развития находится ваша нация. Что Вы сказали бы о достижениях казахской музыки?

– Да, я знаком с этим высказыванием великого мыслителя. Трудно с ним не согласиться. Ответ на вопрос я разделил бы на условно на 2 части.

В целом, мировое сообщество воспринимает другую, новую страну, новый народ через её культуру. Если мы хотим, чтобы мир по-настоящему узнал и признал нас, то культура и уровень её развитости – главные показатели. В мире классическая музыка появилась около 300 лет назад. Тогда как современная академическая музыка появилась около 100 лет назад. Именно современная академическая музыка – это тот вид искусства, который отражает нынешнее развитие цивилизации. Если в Казахстане классическая музыка появилась в период индустриализации, то современная академическая музыка, которой я занимаюсь, делает только свои первые шаги. В XXI веке Казахстан стал частью общемировой цивилизации. И с миром надо говорить на одном языке, подтягивать к общемировому уровню все направления музыки. Кстати, для популяризации современной музыки у нас в стране, мы (Казахский национальный университет искусств) пятый год проводим международный конкурс композиторов «New Music Generation», интерес к которому в мире растёт из года в год. В этом году было представлено более 40 стран, почти из всех континентов: Европа, Азия, Северная Америка, Южная Америка, Австралия и страны Океании. За пять лет жюри рассмотрело более 1000 (тысячи) партитур.

С другой стороны, не стал бы сравнивать западноевропейскую музыку с казахской. Это же совершенно разные миры. Даже система сравнения не будет работать.

У нас есть народное искусство, которым мы можем гордиться. Оно во многом формировалось под воздействием уникального образа жизни и нашего ландшафта, и базировалось на великом искусстве импровизации, которое одно время было утеряно на западе и сейчас его пытаются возродить.

Древний инструмент кобыз ряд исследователей считают родоначальником всех струнных смычковых инструментов мира. А домбра учит нас, как из минимума сделать абсолютный максимум. Условно, как с двумя струнами, создать и исполнить целую симфонию, целое мироздание. Искусство кюя – это создание целого мира практически из ничего. И искусство айтыса у нас было доведено до высочайшего уровня.

Кстати, когда я беседую с британскими коллегами, они даже спрашивают меня, какой народ живёт в Казахстане, носят ли женщины паранджу? Я им говорю, у нас народ, где испокон веков люди в юрте сидят за круглым столом, что там нет председателя стола, все равны. И при этом почет и уважение старшим по возрасту. Это народ, где предводителем войска была знаменитая ханша Томирис, и это задолго до того, как в Европе появились первые царицы. У нас есть игра «Кыз куу»: парень с девушкой скачут на конях, если парень догоняет девушку, то может её поцеловать, а если нет, то они разворачиваются, и девушка своей камчой-плёткой начинает стегать по спине юноши. И я у них в ответ спрашиваю, в какой европейской стране несколько веков назад девушка могла себе такое позволить?

Я считаю, что зарождающаяся наша современная композиторская школа должна взять самое лучшее, что есть в мире и обогатить её нашим национальными искусством и мировоззрением. Тут что важно. Я против того, чтобы наши художники уходили в глубь прошлого. Важно владеть всеми достижениями цивилизации, чтобы с миром говорить на одном языке. Если этого не происходит, то они нас просто не знают. Надо стремиться в будущее, вперёд, опережая время. Но при этом сохранить свой национальный код. Пуповина человека, куда бы он не взлетел, должна быть привязана к родной земле!

– Есть мнение, что вся прекрасная музыка уже написана, на сей счёт даже есть книга композитора и философа Владимира Мартынова «Конец времени композиторов». Музыка может быть исчерпанной?

– Я не знаком с его творчеством. К его фразе отношусь скептически. На эту тему много исследований. Еще в 14 веке говорили, что музыке, извините, конец! Но ведь мы знаем, что после этого появились величайшие шедевры, к примеру, «Искусство фуги» Иоганна Себастьяна Баха, «Реквием» Вольфганга Амадея Моцарта, 9-я Симфония Людвига ван Бетховена, «Весна священная» Игоря Стравинского, «Vortex Temporum» Жерара Гризе.

И физика, и музыка – это поиск вечной гармонии

– Весной этого года по приглашению научного общества Вы побывали в Оксфорде и Кембридже, выступив в колледже Вулфсона Оксфордского университета на тему «Квантовая физика и авангардная музыка». Можете кратко пояснить основные идеи своего выступления?

– Если кратко, то суть такова. И физика, и музыка – это поиск вечной гармонии. Классическая музыка, сама эпоха классицизма от Иоганна Себастьяна Баха, Георга Фридриха Генделя, Кристофа Виллибальда фон Глюка до Йозефа Гайдна, Вольфганга Амадея Моцарта и Людвига ван Бетховена – зародилась после того, как был открыт закон всемирного тяготения и появилась классическая механика И. Ньютона. В музыке это было выражено появлением тональности как устоя и сонатной формы как отражения закона диалектики. Тогда же и появилась классическая философия, немецкий идеализм Канта и Гегеля.

А современная академическая музыка – это эволюционное развитие всем известной классики. И зародилась она на рубеже XIX-XX веков, именно тогда, когда были сделаны фундаментальные открытия в мире науки, которые в корне изменили наше представление о структуре мироздания:

• Расщепление атома Эрнестом Резерфордом. В музыке это выразилось появлением мультифоников, расщеплённых звуков, иным отношением к сплошному спектру, новыми исполнительскими и композиторскими техниками.
• Теория относительности Альберта Эйнштейна.
• Квантовая механика Макса Планка, Нильса Бора, Эрвина Шрёдингера, Вернера Гейзенберга, Вольфганга Паули, Энрико Ферми, Поля Дирака и многих других.

В моем докладе показана хронология развития физики и музыки. Большое внимание уделено метафорическим корреляциям. Исследую, какие метафорические аналогии принципа неопределенности Гейзенберга в физике могут быть найдены в избранных музыкальных произведениях Штокхаузена и Кейджа. Или что касается принципа запрета Паули в физике и додекафонии Шенберга в музыке. Это поиск, это только начало. Между музыкой и физикой нельзя ставить знак равенства. Но при этом и то, и другое – это познание Вселенной. Лауреат Нобелевской премии Вернер Гейзенберг в своей книге «Физика и философия» писал, что искусство и наука – это разные языки, на которых человечество говорит о мироздании.

В Кембридже я встречался с Брайаном Дэвидом Джозефсоном – лауреатом Нобелевской премии по физике. Эффект Джозефсона активно внедрен в разные сферы, он стал основой появления МРТ аппаратов в медицине. К тому же профессор Джозефсон — автор научной статьи «Что музыка может сказать о разуме человека». Я был приятно удивлен, что он оказался знаком с моим творчеством, слушал мои музыкальные произведения. Он показал мне Тринити колледж Кембриджского университета, и легендарную библиотеку Wren, где мне посчастливилось увидеть оригиналы рукописей Исаака Ньютона.

– Что ждёт музыку в будущем?

– Если бы я знал ответ на сей вопрос, то уже сейчас начал бы писать музыку будущего.

– А может быть Вы уже это пишете?

– Я уверен лишь в одном, музыка никогда не исчерпает себя. Например, в конце XIX века ученые говорили о конце науки, исчерпании физики, об этом писали Альберт Микельсон, Лорд Кельвин и другие. Они рассуждали, что все законы природы уже открыты, осталось найти им применение и совершенствовать только термины. И вот 1900 год! – радиация чёрного тела, Константа Планка, энергия квант. Всё! Сразу же были перевёрнуты все основы физики. В любой момент наука и музыка может перевернуть все предыдущие открытия, породив новый взгляд на мир.

– Что будет после Интернета?

– Это трудно сказать. Знаю лишь одно. Я сейчас нахожусь в Оксфорде и работаю приглашённым исследователем, и тут мы сотрудничаем со множеством физиков. Некоторые из них работают над созданием квантового компьютера и над квантовыми вычислениями. И считают, что квантовые компьютеры приведут к тому, что гонка вооружений останется в прошлом, это вчерашний день. Начнётся гонка квантовых вычислений. Это в корне преобразует наш мир.

– И три коротких блиц-вопроса напоследок:

– Ваш любимый напиток?

– Горячий шоколад.

– Как Вы относитесь к сообществу ЛГБТ?

– Я вообще об этом не думаю.

– Кто больше всего повлиял на Вашу судьбу?

– Трудный вопрос. С одной стороны, родители. Их бы не было - и меня бы не было на свете. А с другой стороны, того человека, кто больше всего на меня повлиял, я каждый день вижу в зеркале.