Руки зла, или Что объединяет ладони
- Подробности
- 7424
- 21.01.2015
- Беседу вел Арыстан ЖУАСОВ
В Европе после атаки исламистов на редакцию «Шарли Эбдо» в Париже и задержаний членов террористических ячеек в Брюсселе и в Берлине вышел на авансцену вопрос о том, как либеральному европейскому обществу ответить на исламский экстремизм и как соотноситься с исламом. «Новая газета» — Казахстан» спросила об этом у нашего постоянного автора из Германии Виталия ВОЛКОВА.
В самом начале января в австрийском издательстве у него на эту тему вышел роман на немецком языке.
— Начнем с событий в Париже. В европейской прессе даже проводилось сравнение атаки на «Шарли Эбдо» с терактами 11 сентября 2001 года. С чем связана такая острая реакция на теракт в Париже европейцев, которые в последние годы все-таки не впервые сталкиваются с действиями исламистов — достаточно вспомнить Мадрид и Лондон?
— Во-первых, я думаю, одно дело подрыв «слепой» бомбы, а другое — это когда двое молодых парней средь бела дня нападают и расстреливают целую редакцию, полицейских, скрываются, при этом оставляя в живых случайных людей, и гибнут в бою с сотнями спецназовцев. Это вызов. Не такой технологичный, как в Нью-Йорке, но резонансный. Мерять события количеством пролитой крови — это арифметический, но не исторический подход. Другое дело, что одного такого выпада вряд ли достаточно для того, чтобы собрать некую новую «антитеррористическую коалицию» для большой интервенции в Сирию, но для консолидации западной политической верхушки и определенной мобилизации доселе неудобного, «расколотого» на «антиисламизме» французского населения пока хватило. С одной стороны. Равно как для рекламы исламистами своего подхода, своих возможностей, своей неудержимости — с другой. Эти два процесса — «либерализация» и «исламизация» — идут не просто одновременно, они, на мой взгляд, неразрывно связаны друг с другом, как сиамские близнецы, но этого никак не могут понять европейские политики.
Во-вторых, в Париже прицельно атакованы журналисты, а в Европе, по крайней мере в Западной, развито «цеховое чувство». При этом журналисты — не просто цех. Их влияние, а вернее СМИ (если они действуют когерентно), может быть значительным — это хорошо заметно по тому, как освещается в Европе нынешний конфликт на Украине. Это поначалу было заметно и после 11 сентября 2001 года. И, кстати, мгновенно стало ясно, что когерентности нет в отношении иракской кампании США. Сейчас СМИ выстрелили в одном направлении разом, а за ними — миллионы людей вышли на улицы под лозунгом «Я — Шарли». Мне известно, что на журналистских факультетах в Кельне молодые люди приходили на занятия в майках с такими надписями. В редакциях СМИ, прежде никак не связанных с рисованием карикатур вообще, вывешивали рисунки из «Шарли Эбдо». И что это значит? Что это мгновенно стало модой. Более трезвые оценки — в том числе из уст Папы Римского, человека прозорливого и значительного — прозвучали позже.
— Вы тоже вышли с такой майкой?
— Нет.
— Почему? Вы против публикаций карикатур на пророка?
— Как минимум потому, что я не Шарли, а Виталий Волков. Далее, мне не с руки оценивать работу погибших карикатуристов, поскольку они — часть политической и этической культуры современной Франции (но пока не всей Европы), и они сознательно шли на риск. Но выход нового номера с карикатурами я считаю не просто ошибкой и провокацией, а глупостью, признанием полной неспособности элиты осознать глубину проблемы и выйти из парадигмы «или полный либерализм, или законченный исламизм, тоталитаризм, средневековое мракобесие». Как говорит замечательный философ и психолог Евгений Шульман, «если тебе протягивают две ладони и предлагают выбрать либо одну, либо другую, не выбирай — каждая из них в отдельности — это рука зла. Найди то, что их на более высоком уровне объединяет». Вот совсем недавно я летел в самолете с большой группой европейских школьников. Они поголовно были погружены в гаджеты, а мой сосед, когда мы сели в Вене, просто прошел сквозь меня, как будто я из воздуха, — он был в наушниках и глядел исключительно на дисплей. Я его удержал — и он, как зомби, как под воздействием некоей потусторонней силы, сел на место и принялся дальше играть. И я подумал: не как предупреждение ли нам на нас «свалился» бен Ладен? Я представил себе современного психолога, конфликтолога (сейчас таких называют модераторами), который сумел бы установить коммуникацию между условным «бен Ладеном», то есть между неким символом общества «строгой морали», но отнюдь не исключающим компьютерную грамотность, бизнес, которые бен Ладен, как известно, в первую очередь ввел в качестве предметов в своих университетах джихада, и «Гейтсом-Джобсом-Брином», апологетами всемирной компьютерной сети, виртуальности без границ, повсеместного взаимодействия в поле гигантской компьютерной игры. Несовместимо? Отнюдь. В идеале, конечно, должно было бы появиться некое общество, где компьютерные игры служили бы иным задачам, но от этого не были бы менее интересны. А свобода интерпретировалась бы шире, нежели просто «свобода от». Но любой из сегодняшних европейских этаблированных политиков, если ему предложить прокомментировать такой подход, обязан будет заявить, что бен Ладен — это «ладонь зла», это террорист номер 1 и враг всего цивилизованного мира, поэтому какой-либо диалог с ним со стороны «демократических сил, защищающих свободное и либеральное общество» и, конечно, достижения Гейтса-Джобса-Брина, невозможен.
— А вы считаете такое возможным?
— Я в ноябре 2014 года записывал интервью со специалистом, который рассказал, как в ЮАР психологам, разработавшим метод «спиральной динамики», благодаря такой фигуре, как Нельсон Мандела, удалось вывести общество — не человека, не группу людей, а общество — на другой уровень межстратового взаимодействия. Но для этого как минимум необходимы политики, способные к очень большой ментальной подвижности, каким был Мандела. Так вот, когда пара десятков европейских деятелей собираются в группу и как зомбированные утверждают, что «они — Шарли», — о подобной подвижности не может быть речи. Это тупик. Но в тупике цивилизации долго находиться не могут: они либо погибают, либо взрывают стену перед собой. Исламизм в Европе, на мой взгляд, для нее — не антагонист, а средство. Это динамит, которым она может и взорвать себя, и разрушить стену перед собой. Вопрос только, как им распорядиться.
Больше того, у меня есть некое ощущение, что определенные круги, занимающиеся стратегическим планированием ЕС, это так или иначе на минипулятивном уровне понимают. Вот только, увы, это, возможно, те самые круги, динамит в руках которых — губителен. Именно потому, что они решили, будто «знают, как надо», и как высшие братья по разуму сумеют распорядиться этим средством в своих целях.
— То есть можно ли вас понять так, что нынешний либерализм взглядов в Европе — это тупиковый путь?
— Тупиковый путь — не либерализм сам по себе, тем более что его на самом деле нет в чистом виде — попробуйте нарисовать карикатуры на тему Холокоста в Германии или там же с какой-нибудь публичной трибуны предложить курс психотерапии для гомосексуалистов… В первом случае вас вызовут в суд, во втором — распнут... в прессе. Запад — это жестко регламентированное общество, научившееся настаивать на своей исключительности и превосходстве своей доктрины разными способами — от гибкого до ломового. И в этом ощущении превосходства — его ахиллесова пята. Тупиковый путь — это считать, что где-то на окраинах общества есть осколочки варварства, его рудименты, но в середине, возле нас, европейцев, — варварство изжито, и мы научились жить как надо, и знаем, как этому научить остальных. Это представление не подтверждается современным знанием о психологической природе человека и социума — при определенных условиях «цивилизованный европеец» мгновенно воспроизводит в себе живущего в нем «варвара». Более того, подсознательное знание неизжитости этого «другого себя» мучает его и заставляет всячески отрицать возможность равноправной коммуникации. Это создает благодатный материал для писателя, но в политике приводит к дежавю.
В 2001 году США, исходя из этой позиции, навалились на варваров-талибов в Афганистане, утверждая, что стоит немного нажать и научить афганцев «нашей» демократии, как врата в царство света там отворятся. И где теперь там США и где талибы? Зато возникло дежавю в виде ИГИЛ. Идем дальше. 2005 год, Дания, карикатуры на пророка Мухаммеда. Та же дискуссия, что и сейчас, только градус вырос и трупов больше. Есть такая притча: Всевышний, возжелав наказать египтян, наслал на них жаб. Причем ужас был в том, что когда крестьянин убивал палкой жабу, происходило расщепление зла — вместо одной жабы возникали две.
Я эту притчу давно наблюдаю в Европе, пытающейся палкой забить одних жаб и приручить других, но только сейчас, когда «Шарли Эбдо» после парижского расстрела снова вышел с карикатурами на пророка Мухаммеда, меня осенило: вот этот механизм расщепления зла наяву, так сказать, в действии!
— А как быть с демонстрациями в защиту пророка? Например, на днях в Бишкеке?
— Мне представляется это «шуткой недели». Уж кто должен меньше всего нуждаться в защите от карикатур, так это сам пророк. Другое дело, что люди вышли на самом деле защитить не пророка, а себя, точнее, некое свое, еще не сформулированное представление о жизни, о справедливости, которое, как им кажется, в Европе низвели на уровень «низшего» по отношению к «либеральному». Тоже штамп, конечно. На самом деле еще десять лет назад мы говорили о том, что мир находится в ожидании новой системы ценностей, где идеалы «свободы, равенства, братства» будут не отменены, а дополнены без ущерба, или, как говорят философы, «раскрыты» группой других этических идеалов. Но в этом митинги вряд ли помогут. Скорее, и тут поможет навык различать в народе мудрецов, искать их, не выбирать только одну из ладоней. В этом отношении, мне представляется, в Казахстане не наблюдается противоречия между традиционным укладом и устремлением жить в современном мире. Другое дело, что лицемерие власть имущих, унижение личности социальной несправедливостью и господским высокомерием приводят в любом обществе наиболее чутких в ряды наиболее радикальных, а по каким каналам эта радикальность транслируется — через исламизм, через крайние формы «левачества» или еще как-то, — вопрос конкретной эпохи и среды.
— Ваш новый роман – об этом?
— Я надеюсь, что да.
