Слабая Россия + слабый Казахстан =?

Подробности

6321

03.04.2014

Петр СВОИК, экономист, кандидат технических наук

Историческое состояние евразийской империи

В разрастающемся между США и Россией конфликте есть интересный момент: президент Обама назвал Россию региональным и слабым государством.
Насчет «регионального» – понятно: общепризнанная единственная мировая держава – США, а потому негоже никаким регионалам вступать с нею в пререкания. Впрочем, тут применима и обратная логика: коль скоро мировой гегемон – Штаты напрямую вошли в правовой, политический и экономический клинч с Россией, да еще отнюдь не с очевидными шансами нанести сопернику ущерб более ощутимый, нежели самим себе, то Россия, выходит, государство тоже мирового уровня.
Что же касается утверждения, что Россия слабое государство, то оно самое интересное. В прямом смысле тут все как бы ясно: Россия, понятное дело, в экономическом, технологическом, да и военном смыслах много слабее США.
А почему, собственно? Не из-за отставания в каких-то количественных объемах, а из-за отставания качественного. Можно сказать – цивилизационного. И как раз вот это отставание и заложено в определении «слабое».
Цивилизованный Запад всегда умел изъясняться политкорректно. Помнится, в пору противостояния капиталистического и коммунистического миров для не принадлежащих ни тому, ни другому стран применялось определение «государство третьего мира». Ныне же, когда большая часть социалистического мира опустилась в тот самый «третий мир», для таких государств подобрано новое словечко – «развивающиеся». Выходит, не достигшие еще современной степени развития, подзастрявшие на уже пройденных развитым миром цивилизационных ступенях.
Так вот, определение «слабое государство», не слишком, правда, политкорректное, как раз и заключает в себе не только понятийно-бытовой, но и глубокий политологический смысл.
Для дальнейших пояснений воспользуемся материалами Рустама Бурнашева – профессора Казахстанско-немецкого университета в Алма-Ате. Речь пойдет о Казахстане, который, конечно, еще более слаб, чем Россия. Но и к России все сказанное тоже относится.

Сила и слабость

Казахстан – слабое государство (weak state). В данном случае важно иметь в виду, что речь идет о концепции силы и слабости государства с точки зрения теоретического анализа вопросов безопасности. Иными словами, это деление не имеет оценочного характера, а касается исключительно структурных особенностей государства. Cила/слабость государства фиксируется как минимум в трех измерениях:
— инфраструктурные возможности – способность государственных институтов реализовывать важнейшие задачи и определять политику на своей территории;
— возможности к принуждению – способность и готовность государства использовать силу против вызовов его власти;
— социетальная (идентификационная) связанность – степень, в которой население идентифицирует себя с нацио-нальным государством и принимает его легитимную роль в своей жизни.
Слабые государства имеют относительно низкие инфраструктурные возможности и возможности к принуждению, а также низкую социетальную (идентификационную) связанность. Эти структурные особенности слабых государств определяют то, какие угрозы для них наиболее существенны. Учитывая текущую ситуацию, к ним можно отнести:
— угрозу вмешательства в политику силовых структур;
— угрозу со стороны индивидов и групп, применяющих принудительную или инфраструктурную власть;
— вызовы со стороны различных социальных групп, таких как этнические, идеологические, религиозные или местные отряды самообороны;
— неуклонную эрозию государственных институтов, рост беззакония и возможный коллапс государственных институтов, что может привести к вакууму власти, в котором правящая элита становится одной из нескольких группировок, сражающихся, чтобы заполнить пустоту, и претендующих на формальные полномочия государственности;
— проникновение и интервенцию других государств и групп.
Для определения вопросов безопасности Казахстана важно не только то, что он – слабое государство, но и то, что его ближайшее окружение, в рамках которого происходит его регионализация, состоит из слабых государств. Это, в свою очередь, определяет то, что Центральная Азия не может рассматриваться как самостоятельный региональный комплекс безопасности. В лучшем случае это неструктурированное пространство, выполняющее функции изолятора между соседними комплексами.
Ключевая проблема, с которой Казахстан и страны Средней Азии сталкиваются в настоящее время и которая будет определяющей в кратко- и среднесрочной перспективе, – так называемая дилемма небезопасности, ситуация, в которой национальная безопасность, определяемая как безопасность режима, противостоит несовместимым с ней требованиям тех или иных социальных сил. При этом чем больше элиты (режимы) слабых государств стремятся установить эффективное государственное управление, тем в большей степени они провоцируют вызовы для своей власти со стороны влиятельных общественных групп. Существуют традиционные схемы действия слабых государств по разрешению дилеммы небезопасности.
На внутригосударственном уровне:
— развитие репрессивного аппарата;
— формирование системы противоречий между силовыми структурами и связанными с ними элитами;
— формирование системы патро-нажа;
— манипулирование этническими и другими идентификационными противоречиями;
— манипулирование демократическим процессом.
На международном уровне:
— формирование альянсов со значимыми внешними акторами;
— формирование альянсов на региональном уровне.
Однако данные схемы в ситуации трансформации норм международного права теряют свою эффективность.

Современные феодалии

На этом закончим ученое цитирование и объяснимся не совсем научным слогом: слабые государства – это современные феодалии.
В самом деле, как классические феодальные государственности средневековья формировались частным, семейно-клановым образом, так и постсоветские президентские режимы сформированы на той же основе.
Начиная с воспроизведения таких классических признаков феодализма, как совмещение в одних руках и по одной суверен-вассальной вертикали всей законодательной, исполнительной и судебной власти. Плюс совмещение частной политической власти с частной собственностью на те ресурсы, которые создают наибольшие экономические потоки в данном феодальном государстве. С той только разницей, что если в доиндустриальное средневековье главным таким ресурсом была земля, то ныне – богатства земных недр.
И как средневековые правители опирались вовсе не на покорный народ, а на держащие народ в покорности дворянство, военное и духовное сословия, так и интеллигентно именуемые ныне «элитами» политико-административные и бизнес-чины в ближайшем президентском окружении есть современный аналог той же самой «белой кости». «Силовики» из разных ведомств, отчаянно конкурирующие между собой, «представители творческой интеллигенции», мечтающие попасть на прием к Правителю, чтобы спеть ему Оду, – все из того же героического прошлого…
Само собой, что современная феодальная государственность не может быть сильной. Даже из чисто ресурсных соображений.
В политическом плане – из-за непроизводительной растраты человеческого ресурса. Правящая феодалия тратит слишком много собственного внимания, сил и средств на вычисление и отражение атак претендентов. Монополия власти и личной исключительности, требующаяся для устойчивости такого правления, не терпит ни малейшей политической автономии нигде под собой, никаких проявлений персональных качеств во властном аппарате и бизнесе, намекающих на потенциальную замену действующего властителя. Поэтому сильные и амбициозные личности выдавливаются если не из страны, то из политики, сколько-нибудь «неуправляемые» политические организации и СМИ – подавляются. Персональная же власть, окружая себя псевдосовременными «представительскими» декорациями, зря тратится на содержание мало на что пригодных «народных избранников». Как и без большого эффекта тасует колоду из преданных, но «никаких» министров и региональных наместников.
В экономическом же плане президентские феодалии XXI века слабы из-за эксплуатации ресурсов собственного государства современными по форме, но феодальными по существу методами. Возьмем тех же олигархов – центральный элемент постсоветских президентских правлений. Они и есть полный аналог главной опоры средневековых королевских династий – высших баронов, контролирующих главные земельные ресурсы и основные торговые пути. С той только разницей, что олигархические богатства откладываются теперь за пределами суверенных вотчин – на заморских островах и в столицах развитых государств.
Что в решающей степени и определяет низкий КПД находящихся под феодально-олигархическим правлением квазисуверенных национальных экономик и их фактически колониальное состояние.
А в целом – определяет слабость таких государственностей.

Разрыв пуповины

Итак, вот такое наполовину современное, наполовину феодальное, а потому и наполовину слабое государство Россия бросило вызов самому сильному государству в мире. Точнее, сразу всему союзу по-современному развитых, а значит, и сильных государств.
Между прочим, такое историческое состояние для евразийской империи, за исключением последних 25 лет, как раз привычное. В соперничестве с окружающим ее миром она состоялась и пребывала постоянно. Из чего в основном и черпала, если оглянуться на историю, собственный потенциал. Но нынешний закономерный возврат к имперской сущности имеет небывалую ранее особенность: опять поссорившаяся с Западом Россия своей олигархической пуповиной к нему же и привязана.
Санкции, это, собственно говоря, и есть разрыв общей финансовой и экспортно-импортной пуповины. А то, что жесткость санкций проявляется пока почти исключительно в риторике и подчеркнуто адресных отлучениях пропрезидентских олигархов от их заграничных счетов, свидетельствует, что пуповина жизненно важна для обеих сторон.
Как дальше сложится в России – трудно сказать. Как далеко президент Путин (получивший на присоединении Крыма мощный внутрироссийский политический ресурс) пойдет в «деолигархизации» российской политики и экономики, как и когда от долларовой вторичности Россия перейдет на суверенную монетарную систему, захочет ли Путин опереться на более сильную и представительную, чем ныне, Думу или пойдет по пути укрепления «президентской вертикали», – многовариантно.
Зато у Казахстана, уже находящегося в Таможенном союзе с Россией, а со следующего года – в Евразийском экономическом союзе, вариантов только два.
Первый – основной (и почти предопределенный) – через сохранение эксклюзивно президентской формы правления.
Дело понятное и привычное: глава государства Казахстан лично принимает стратегические интеграционные решения, создает, совместно с другими президентами, постоянные исполнительные органы и временные рабочие группы, делегирует им необходимые полномочия.
А поскольку при этом всячески подчеркивается исключительно экономический характер интеграции при строжайшем сохранении главной национальной ценности – политического суверенитета, никакого участия в этой президентской интеграции национальных представительных органов и не требуется.
Чему национально-патриотическим силам остается только радоваться. Уж если не получается отбиться от Таможенного и Евразийского союзов, – так хотя бы без наднационального парламента!
На самом же деле, конечно, уже и таможенная интеграция, тем более по созданию общего экономического пространства, есть интеграция политическая. Где политическое представительство осуществляется авторитарными суверенными президентами и их назначенцами.
Соответственно, в персонально президентских таможенных и экономических интеграциях складывается не общая сила объединяющихся квазифеодальных государств, а их общие… слабости.
Поэтому Казахстан, как значительно более слабое по сравнению с Россией государство, проигрывает в таком объединении по определению. Российские властные и экономические олигархии, разумеется, сильнее казахстанских. Это иллюстрируется, например, постоянными сетованиями, что казахстанские «переговорщики» неизменно уступают российским. Равно как и крупный российский бизнес будет чувствовать себя в Казахстане «как дома», казахстанский же в России – вряд ли.

Союз Слабых Суверенных Республик

Каков же второй вариант, позволяющий Казахстану в этом фактически неотвратимом Союзе Слабых Суверенных Республик оказаться не слабой частью?
С оглядкой на прошлое, его можно сравнить со способом, которым баи в джут спасали свой скот: распределяли его между бедными сородичами.
То есть нынешний бедный (отнюдь не благосостоянием депутатов) Мажилис пора бы обогатить полномочиями – для подключения к интеграционному процессу, да и вообще для большей ответственности за экономику и ситуацию в стране.
И, конечно, формируемое парламентом и ответственное перед ним правительство тоже должно стать самостоятельным участником как интеграционного, так и национального экономического процесса.
Равно и Конституционный совет, незаметно жмущийся в сторонке, пора превратить в высший Конституционный суд, проверяющий интеграцию и общую правовую ситуацию в стране на предмет соответствия национальному законодательству.
И вообще пора понять главное: сконцентрированный только на президенте национальный суверенитет – слишком большая и опасная нагрузка всего лишь для одного властного института. Тем более – для одного человека. Во всяком случае – в нынешнее кризисное время, когда объективных противоречий и дестабилизирующих ситуацию моментов более чем достаточно.
По большому счету, как раз президенту сейчас более всего полезно было бы найти опору в других самостоятельных властных институциях, распределивших бы между собой компетенцию и ответственность за общенациональный суверенитет. Поскольку именно такая трансформация персональной власти в институциональную и есть кратчайший путь от феодальной слабой государственности к современной сильной.

тем временем
КазТАГ
Кашаганский проект отстает от графика «на годы» из-за раздувания смет и ссор в менеджменте

«Проект страдал от раздувания смет, просчетов инженеров и ссор в менеджменте. …В конфликтах участвовали как «хулиганы с буровых», так и высокопоставленные чиновники и руководители корпораций. Проект отстает от графика на годы, бюджет превышен на 30 с лишним млрд долларов. Теперь Кашаганский проект приостановлен на неопределенный срок», — говорится в публикации нью-йоркского издания The Wall Street Journal.
Авторы статьи Селина Уильямс, Джеральдин Амьель и Джастин Шек приводят пример конфликта.
«Когда казахи-рабочие пили чай, их начальник-итальянец потребовал, чтобы они немедленно вернулись к работе. Рабочие скрутили начальника и надели ему на голову пластиковый пакет. Он сбежал, собрал вещи и уехал из Казахстана», — сообщается в публикации с уточнением, что этот менеджер работал на итальянскую компанию Eni.
«Западные менеджеры говорят, что правительство Казахстана тормозило решения и навязывало жесткие требования насчет трудоустройства местных. Казахская сторона обвиняет западные компании в ошибках: недооценка проблемы коррозионного газа, проекты пришлось часто пересматривать, сварочные работы проводились неправильно», — отмечается в публикации.
Указано, что глава Eni Паоло Скарони сказал о «великолепных» отношениях его компании с правительством Казахстана. А неназванный авторами статьи топ-менеджер госкомпании «КазМунайГаз» иного мнения – он назвал партнерство «браком, который заключен в аду».
Газета отмечает, что злоключения Кашаганского проекта совпали с периодом, когда отношения западных нефтяных компаний с правительствами нефтедобывающих стран важны, как никогда.
«Чтобы заместить объемы, которые они сейчас добывают, нефтяные компании должны сотрудничать с госкомпаниями, контролирующими 90% оставшихся нефтяных месторождений планеты. Но правительства часто допускают иностранные компании только на самые сложные месторождения», — поясняет The Wall Street Journal.
Кроме того, авторы напоминают, что 20 лет назад проект считался очень выгодным.
«Royal Dutch Shell и другие компании собирались использовать свой технический опыт и получить прибыли, президент Казахстана Назарбаев – модернизировать экономику. Ожидалось, что в 2005 году начнется добыча нефти и в итоге достигнет 1,5 млн баррелей в день», — пишут журналисты.
Газета подробно описывает проблемы Кашагана. Одна из сложностей – местоположение: нефть залегает под дном Каспия на мелководье, зимой море промерзает. Пришлось соорудить искусственные острова, чтобы разместить на них буровые. Понадобилось также проложить систему отвода сероводорода на сушу.
Газета The Wall Street Journal описала историю проекта с 1997 года, когда Казахстан заключил соглашение на 44 года с рядом компаний, в том числе с Eni, Shell, Total SA, ConocoPhillips и Exxon Mobil. В 2013 году ConocoPhillips продала свою долю «КазМунайГазу», а тот перепродал ее китайской China National Petroleum Corp.
Летом 2013 года компании готовились к переходу на новый этап — началу коммерческой добычи нефти и передаче роли оператора группе во главе с Shell. 11 сентября компании объявили, что добыча началась. Казахстану пророчили экономический бум.
«Но через две недели была обнаружена первая утечка газа. Затем утечки повторились. Работы прекратились. Рабочие откапывали отрезки трубопровода длиной в 55 миль, компания и казахские чиновники ссорились. Информированные источники предполагают, что причины аварий – комплексные: неумелая сварка и примесь сероводорода в природном газе», — пишет издание.
При этом авторы публикации отмечают удивление министра нефти и газа Казахстана Узакбая Карабалина относительно неспособности компаний, приглашенных благодаря своим инженерным достижениям, решить проблему с трубами.
«Досадно, что сломался самый простой элемент оборудования на проекте. Более сложное оборудование работает прекрасно», — приводят они мнение главы МНГ РК и добавляют, что «он постучал по дереву, чтобы не сглазить».

• < Назад
• Вперёд >