Узбекистан и четыре кегли

Подробности

3545

23.01.2019

Вадим БОРЕЙКО, Фергана.ру

Политолог Досым Сатпаев - о столкновении интересов Китая, России и США в Центральной Азии

Ведущий казахстанский политолог рассказал о том, какие политические процессы в прошедшем году происходили в странах Центральной Азии.

— Досым, давайте посмотрим, какие процессы в странах Центральной Азии в 2018-м были общими и в чем наблюдались различия.
— Начнем с различий. Они зависели от внутренних политических процессов. Например, в Узбекистане и Кыргызстане в прошлом году можно было наблюдать активную зачистку внутриэлитного поля президентами, которые недавно пришли к власти. В результате небо в клеточку увидели немало тех, кто когда-то входил в окружение бывших глав государств, в то время как Шавкат Мирзиёев и Сооронбай Жээнбеков старались переформатировать политические системы под себя. Классический восточный подход, где на небе не может быть два солнца, а в казане не могут вариться две бараньи головы.
В Туркменистане и Таджикистане, наоборот, продолжались процессы по закреплению существующей власти, в том числе через подготовку династийного механизма передачи власти внутри президентской семьи. А в Казахстане все еще идет подготовка к своему транзиту власти, которая также сопровождается сокращением игроков как в элите, так и на публичном поле.

Что касается общих моментов, то можно выделить два тренда.
Практически все страны региона проявили заинтересованность в более тесном региональном сотрудничестве. Об этом говорит сам факт проведения в прошлом году в Астане первой консультативной встречи глав государств Центральной Азии. Инициатива этой встречи в Астане принадлежала президенту Узбекистана Шавкату Мирзиёеву. Кстати, единственным, кто не смог приехать на эту встречу, был президент Туркменистана Гурбангулы Бердымухамедов. Но более интересно то, что в составе туркменской делегации был сын президента Туркменистана Сердар Бердымухамедов. И встреча с ним президента Казахстана имела своей целью в том числе знакомство с будущим новым главой Туркменистана.
В конце прошлого года начался довольно интересный первый совместный региональный проект — Silk Visa, аналог Шенгена. Казахстан и Узбекистан решили создать единую туристическую зону. То есть иностранный путешественник, получив казахстанскую визу, может с ней посетить Узбекистан и посмотреть тамошние достопримечательности. То же самое будет с теми иностранными туристами, кто захочет приехать из Узбекистана в Казахстан. Возможно, Кыргызстан и Таджикистан тоже подключатся к этому проекту. А в перспективе – Азербайджан и Турция. Если такое получится, тогда впервые за долгие-долгие годы…

— …появится «Восточный экспресс».
— И даже больше. Если это произойдет, тогда в проект Silk Visa войдут практически все страны — члены Совета сотрудничества тюркоязычных государств. Для граждан стран Центральной Азии он будет выгоден в первую очередь созданием рабочих мест, если увеличатся туристические потоки в наш регион. Когда мы встречались с представителями международных финансовых организаций, нам задавали вопрос: в каком сегменте они могли бы активизировать сотрудничество со странами ЦА? И на первое место был поставлен как раз туристический сегмент. Надо понимать: если инвестировать в эту сферу, государства региона более охотно будут взаимодействовать. В том числе речь идет о стимулировании внутрирегионального туризма. Например, многие казахстанцы раньше в основном предпочитали ездить отдыхать летом в Кыргызстан, на Иссык-Куль. Но в последние два года увеличился поток в Узбекистан. Плюс в том, что сами граждане разных стран Центральной Азии будут больше знать друг о друге, если станут чаще ездить друг к другу. Ведь отсутствие единого информационного поля также является давней проблемой.
Другой вопрос — обеспечение безопасности туристов. В прошлом году в Таджикистане были убиты иностранные туристы теми, кто заявил о своей принадлежности к ИГИЛ (ДАИШ). Поэтому привлечь туристов можно, но гораздо сложнее удержать туристический поток. Нужны не только значительные инвестиции в инфраструктуру или кадры, но и эффективное обеспечение безопасности.
Второй общий момент развития Центральной Азии — то, что большинство стран региона не игроки в кегельбан, а кегли, так как с экономической точки зрения на них оказывало влияние значительное количество внешних факторов: экономическая активность Китая, ситуация на сырьевых рынках, антироссийские санкции и т. д. За исключением, возможно, Узбекистана, который еще при Исламе Каримове создал более или менее самодостаточную экономическую и политическую систему.
— Китай серьезно влияет на страны региона?
— Многих обеспокоила торговая война между США и Китаем. Например, заместитель главы ВТО Алан Вулф считает, что если экономика КНР пойдет на спад, то снизятся ее возможности по приобретению иностранных товаров, в том числе сырья, что потенциально может повлиять на экономику некоторых стран Центральной Азии. Ведь главными экспортерами в Китай в Центральной Азии являются Казахстан и Туркменистан. По подсчетам экспертов, доля КНР в экспорте Туркменистана составляет почти 70%, в основном за счет поставки газа. Доля казахстанского экспорта в Китай равняется 15%.
А если говорить о китайских инвестициях, то на Центральную Азию приходится около 22% от общих вложений КНР за рубежом. И этот объем увеличился после того, как в 2013 году Си Цзиньпин озвучил в Казахстане инициативу «Экономический пояс Шелкового пути». Под эгидой этого проекта уже вложены значительные финансовые ресурсы в разные сегменты экономик стран ЦА. Для Китая это инвестирование важно для закрепления позиций на рынках сбыта региона. Страны Центральной Азии, в свою очередь, рассматривают активность Китая как противовес России и другим геополитическим игрокам, а также как источник инвестиций и займов.
К тому же Китай для большинства авторитарных режимов Центральной Азии — удобный внешнеполитический партнер, который пока придерживается принципа невмешательства во внутренние дела других государств и не поднимает тему нарушений прав человека. Но такая тесная экономическая привязка к Поднебесной уже превратила, например, Кыргызстан и Таджикистан в крупных китайских должников. Министр финансов Кыргызстана Адылбек Касымалиев в прошлом году даже предложил больше не брать кредиты у «Эксимбанка Китая». Это связано с тем, что доля банка в объеме внешнего долга страны уже составила почти 45%. Что касается Таджикистана, то около 35% внешнего долга страны также приходится на китайский «Эксимбанк», которому республика задолжала $1,2 млрд.
— Чем вы объясняете привилегии, в частности налоговые, для китайского бизнеса в Казахстане?
— Возникает такое впечатление, что когда руководство Казахстана говорит о привлечении новых инвестиций в экономику, то поглядывает именно в сторону Поднебесной, так как не рассчитывает на новый приток западных вливаний («старые» уже работают в нефтегазовом секторе). Поэтому и столько реверансов в адрес Китая. Казахстан хочет себя позиционировать как «инвестиционный мостик» между КНР и ЕАЭС. В прошлом году официально открыли Международный финансовый центр «Астана», где основными партнерами, скорее всего, будут китайские компании. У инвесторов из КНР есть большой интерес к бизнесу в России и Белоруссии для реализации проекта «Один пояс. Один путь». И финансировать российские и белорусские компании может в том числе партнер МФЦА — китайский фонд «Шелковый путь» с капитализацией $60 млрд. Кстати, именно под него казахстанский парламент в конце прошлого года ратифицировал соглашение между правительствами РК и КНР «Об освобождении от налогообложения отдельных видов дохода китайско-казахстанского фонда сотрудничества производственных мощностей, осуществляющего прямые инвестиции в Казахстан». Аналогичные налоговые льготы Казахстан также вводил для других международных финансовых институтов, таких как Европейский банк реконструкции и развития (ЕБРР) или Азиатский банк инфраструктурных инвестиций.
— Однако, несмотря на все реверансы, не будем сбрасывать со счетов и антикитайские настроения.
— В 2017 году представители КНР на одной из пресс-конференций неожиданно стали жаловаться на то, что им все труднее работать в Казахстане. И рабочие визы якобы трудно получить гражданам Китая. Хотя при этом почему-то забывают, какие препятствия с получением виз создает сам Китай для граждан Казахстана, которые иногда не могут спокойно приехать в эту страну даже как туристы. Говорилось тогда и о казахстанской бюрократии, коррупции и антикитайских настроениях.
— Синофобия в разной степени присутствует во всех странах региона. В чем вы видите общность ее истоков, а в чем различия?
— Сегодня из пяти стран Центральной Азии публично антикитайские настроения пока проявляются в Казахстане и Кыргызстане. Только в Казахстане они связаны, на мой взгляд, в первую очередь с исторической памятью кочевников, где роль Китая долгие столетия была скорее негативной. Стоит вспомнить долгую и кровопролитную борьбу казахов с джунгарами, за которыми стояли китайские интересы.
Что касается Кыргызстана, то здесь в основе антикитайских настроений лежат экономические причины: требования равной оплаты и равных условий труда, сокращение трудовой миграции из Китая, увеличение социальных расходов китайских компаний и т. д.
Кстати, в парламент Кыргызстана в прошлом году даже вынесли на обсуждение проект поправок в закон «О внешней трудовой миграции», где предлагается установить запрет иностранным индивидуальным предпринимателям привлекать иностранную рабочую силу. Я так понял, этот законопроект направлен главным образом на усиление контроля над китайскими компаниями, которые предпочитают привлекать свою рабочую силу. По официальным данным, из
12 тысяч иностранцев, получивших в прошлом году разрешение на работу в Кыргызстане, около 10 тысяч — граждане Китая.
— В Казахстане схожие проблемы. Об этом постоянно рассказывают наши главные «политологи» — алма-атинские таксисты: зарплаты китайцев и местных рабочих отличаются на порядок.
— Здесь в последнее время также стали больше говорить об экономических рисках сотрудничества с Китаем. Например, в прошлом году в письме президенту РК некоторые казахстанские общественные деятели национал-патриотического толка выразили обеспокоенность в связи с высокой долей присутствия Китая в отечественной нефтегазовой отрасли. Они потребовали не только вернуть в собственность государства стратегические месторождения, но и приостановить реализацию совместных проектов с Китаем до тщательного общественного изучения.
Также в 2018 году в Казахстане и Кыргызстане прошла новая волна антикитайских настроений в связи с ущемлением прав мусульман и этнических меньшинств (в том числе казахов и киргизов) в Синьцзяне, где были созданы так называемые «лагеря по перевоспитанию». Многие в Казахстане считают, что главная задача этих лагерей в том, чтобы в рамках борьбы с религиозным экстремизмом в СУАР снизить религиозную и этническую идентичность тюркских народов. По этому поводу в 2018 году было много выступлений и петиций с требованиями к казахстанским властям принять меры по защите казахов в Китае.
— Правда, не на площадях, а в соцсетях.
— В Казахстане — да. А вот в Бишкеке в конце декабря прошлого года был организован митинг у посольства КНР, где также говорилось о преследовании этнических киргизов в Китае.
Возникает довольно интересная ситуация. С точки зрения элиты, Китай — важный партнер, экономический и политический. С точки зрения существенной части общества, Китай — угроза. Таким образом, в двух странах Центральной Азии есть прокитайские настроения верхов и антикитайские — низов. И синофобия может нарастать — в первую очередь как реакция на то, что Китай по аналогии с другими регионами мира стал применять в ЦА опасную методику — «инвестиции в обмен на активы». То есть если государство не может вернуть долг, Китай готов забрать актив — месторождение, завод, землю и т. д. Это уже отработанный механизм. Хорошо известен скандал, когда Шри-Ланка не смогла выплатить КНР кредит и была вынуждена в его погашение отдать крупнейший порт под китайский контроль.
Самые высокие риски пойти по такому пути сейчас у Таджикистана и Кыргызстана. При этом в Таджикистане, который еще больше, чем Кыргызстан, зависит от инвестиций из КНР, антикитайские настроения пока не приобрели такой остроты.
— А в Узбекистане и Туркменистане?
— Узбекистан, в отличие от других стран региона, менее всего был зависим от экономического влияния Китая. Хотя с началом реализации китайской инициативы «Экономический пояс Шелкового пути» узбекские власти также заинтересовались привлечением китайских инвестиций. Но, насколько можно понять, Шавкат Мирзиёев не хочет складывать все инвестиционные яйца в одну корзину. Это видно по его визиту в США, где он приглашал американский бизнес активнее входить в узбекскую экономику и заключил торгово-экономические и инвестиционные соглашения на $8,5 млрд. Или же взять решение построить первую в ЦА атомную электростанцию на российские кредиты стоимостью $11 млрд. То есть налицо попытка инвестиционной диверсификации. К тому же в Узбекистане не настолько сильны исторические и экономические претензии к Китаю, чтобы провоцировать антикитайские настроения.
Что касается Туркменистана, то Китай, по сути, сейчас главный покупатель туркменского газа, экспорт которого до сих пор является хребтом местной экономики. Возможно, эта зависимость частично ослабнет, если наладятся «газовые» отношения с Россией и Ираном. Но если в этой стране и есть какие-либо антикитайские настроения, то, как и в Узбекистане, они вряд ли могут быть открыто выражены в условиях жестких политических систем.
Примерно такая же ситуация и в Таджикистане, хотя здесь китайцы уже получают в аренду сельскохозяйственные угодья.
— В Казахстане эта тема в 2016 году была заморожена...
— …благодаря «земельным» митингам. Не будь их, возможно, здесь случилось бы то же самое.
Но если говорить о перспективах, то активизация Китая в Центральной Азии будет провоцировать все новый рост антикитайских настроений в регионе. В том числе из-за того, что все больше местной молодежи пытается найти себя через религиозную идентичность.
Все государства региона являются светскими режимами, но рост числа мусульман в ЦА в долгосрочной перспективе может больше переориентировать регион в сторону исламского мира. Вообще-то он уже попал в сферу геополитической конкуренции трех центров притяжения мусульманского мира: Ирана, Саудовской Аравии и Турции. В будущем это породит новые вызовы для других геополитических игроков. Например, отношение к Китаю может стать еще более негативным в ЦА по мере продолжения давления на мусульман в СУАР. Аналогичная ситуация может быть с Россией или США.
— Перейдем к России. И, наверное, мы вправе увязать отношение к ней стран ЦА с их отношением к Евразийскому экономическому союзу.
— Сегодня Россия на постсоветском пространстве хочет укрепиться на двух фронтах — военно-политическом, через Организацию договора о коллективной безопасности (ОДКБ), и экономическом, через Евразийский экономический союз. Из пяти стран Центральной Азии в ЕАЭС пока входят две — Казахстан и Кыргызстан. Россия намекала, что и Таджикистан может войти. И Душанбе заявил, что рассматривает возможность участия. Конечно, с одной стороны, в случае вступления в ЕАЭС Таджикистан может решить проблему своей трудовой миграции в России и Казахстане, так как таджикам уже сложнее конкурировать с киргизами или армянами: те сейчас имеют преимущества при приеме на работу как граждане стран — участниц Евразийского союза. С другой стороны, Таджикистан опасается, что в случае вхождения в ЕАЭС может потерять часть своего экономического суверенитета. Но, вероятнее всего, он будет наблюдать за тем, что происходит с другими участниками, — Казахстаном и Кыргызстаном. Как видим, членство в ЕАЭС им мало что принесло.
— Скорее, наоборот.
— Это и понятно. ЕАЭС напоминает коммунальную квартиру, где соседи все время в ссоре. Ужесточение западных санкций в отношении РФ ощутимо сказалось на Казахстане и привело к очередному падению курса национальной валюты. Министр экономики Кыргызстана Олег Панкратов заявил, что из-за санкций в первую очередь могут сократиться денежные переводы трудовых мигрантов и уменьшиться объемы экспорта товаров из республики.
В свою очередь, Россия постоянно подозревает Казахстан и Белоруссию в реэкспорте запрещенных товаров, параллельно придумывая все новые методы нетарифного регулирования, создавая препятствия для казахстанских и белорусских товаропроизводителей. При этом Кыргызстан подозревается в увеличении китайской контрабанды через казахстанско-киргизскую границу.
Минск же кидает камни в огород Москвы, обвиняя ее в том, что она сама же нарушает принципы свободного перемещения товаров, услуг или капиталов в рамках ЕАЭС.
Кыргызстан все больше пускал стрелы в сторону соседнего Казахстана, обвиняя его в слишком жестком фитосанитарном и ветеринарном контроле на границе. Помню, еще в 2017 году вице-премьер Кыргызстана Олег Панкратов заявил, что Казахстан пытается не допустить выход Кыргызстана на рынок России, создавая разные препятствия. При этом часть киргизских политиков уверены, что если бы Кыргызстан взаимодействовал с Казахстаном по правилам ВТО, то получил бы ряд преимуществ. Единственным плюсом от вступления Кыргызстана в ЕАЭС стало подключение к единому рынку труда: киргизские трудовые мигранты получили больше прав и социальных гарантий при устройстве на работу в других странах ЕАЭС.
Что касается Армении, то в свое время некоторые эксперты из этой страны даже призывали исключить Казахстан из ЕАЭС и ОДКБ, так как Астана поддерживает слишком тесные политические контакты с Баку.
Одним словом, ЕАЭС представляет собой какой-то политический цирк, где политика изначально ставилась впереди экономического прагматизма. Это стали понимать и некоторые российские эксперты. Например, в октябре 2017 года на ежегодной конференции Евразийского банка развития Алексей Кудрин (бывший вице-премьер России, бывший министр финансов, сейчас — председатель Счетной палаты РФ) призвал Россию отказаться от национального эгоизма. Он проявился в том, что Москва ввела антисанкции против Запада, не посоветовавшись с другими странами, и создала прецедент по принятию решений, которые выгодны только на национальном уровне.
Я сейчас внимательно наблюдаю за увеличением публикаций российских экспертов, которые говорят, что и Узбекистан может присоединиться к союзу. Считаю, что это маловероятно. Для Ташкента ЕАЭС не является приоритетом, тем более что в «Концепции внешнеполитической деятельности Узбекистана», которая перешла к Шавкату Мирзиёеву по наследству от Ислама Каримова, четко указано: страна «оставляет за собой право заключать союзы, входить в содружества и другие межгосударственные образования, а также выходить из них, руководствуясь высшими интересами государства, народа, его благосостояния и безопасности». В Концепции также написано, что интеграция не может быть навязана извне и не должна ущемлять свободу, независимость и территориальную целостность страны. Кроме того, в 2018 году принята новая военная доктрина Узбекистана, декларирующая, что республика не будет членом никакого военно-политического блока. А это исключает участие Узбекистана в ОДКБ, где он приостановил свое членство в 2012 году. Расчет Москвы, что с приходом нового президента Узбекистан начнет больше ориентироваться на Россию, — это миф кремлевских мечтателей. Россия, наоборот, теряет Центральную Азию, в том числе по причине отсутствия хорошо проработанной стратегии. Потеря позиций уже произошла в инвестиционной сфере.
— Из-за мобилизации в условиях «враждебного окружения»?
— Да. Россия сейчас больше увлечена Сирией и вбухивает средства в поддержку Крыма. И у нее нет лишних денег, чтобы инвестировать в партнерские страны.
Например, она сократила инвестиции в Кыргызстан. До сих пор идет конфликт с «РусГидро» по поводу строительства Верхне-Нарынского каскада ГЭС (российская компания «РусГидро» решила продать свою долю — 50% — киргизской госкомпании, вернув инвестированные в проект $37 млн.— Прим. «Ферганы»).
Мы видим, что Россия как главный инвестор ушла из Таджикистана. В свое время обещала построить Рогунскую ГЭС — и не построила. И это вызвало серьезные трения между двумя странами.
Единственный крупный инвестиционный проект в ЦА в прошлом году, готовность реализовать который продемонстрировала Россия, — это строительство АЭС в Узбекистане.
— А вы не думаете, что до строительства российской АЭС там может не дойти, как случилось в Казахстане?
— У нас не приняли на этот счет политического решения: были только заявки от потенциальных инвесторов, «протоколы о намерениях». Хотя от самого проекта [строительства АЭС] еще полностью не отказались. К тому же в Казахстане крепка историческая память о Семипалатинском полигоне, о пострадавших от ядерных испытаний. Поэтому отношение к атомной энергетике у нас довольно раздраженное. К тому же в Казахстане масса своих энергетических запасов, которые позволяют производить электроэнергию без использования «мирного атома». Сейчас даже наблюдается ситуация с профицитом электроэнергии в стране.
А Узбекистан также экономически подошел к этому проекту. В республике сейчас дефицит поставок газа на внутренний рынок, потому что газ в основном экспортируется. И страна хочет заместить внутренние поставки газа атомной энергией.
То есть здесь сошлись политические интересы России и экономические интересы Узбекистана. При этом и кредит в $11 млрд Москва готова профинансировать, и атомный реактор российский, и подготовка специалистов тоже.
Пока сильны позиции России и в военно-политической сфере. Из пяти стран Центральной Азии в ОДКБ входят три — Казахстан, Кыргызстан, Таджикистан.
С точки зрения военного оснащения большинство стран ЦА все еще сильно зависят от России, которая обеспечивает Казахстан, Кыргызстан и Таджикистан как членов ОДКБ разными видами вооружения по низким ценам. У нее также есть военные базы в Таджикистане и в Кыргызстане. Но чрезмерная зависимость военных поставок со стороны только одного государства — слабое звено в системе национальной безопасности.
В прошлом году помощник президента РФ Владислав Сурков заявил, что для России наступает «эпоха 14+», в течение которой у нее может быть «сто (двести? триста?) лет геополитического одиночества». Настораживает, что летоисчисление новой эпохи Сурков берет именно с 2014 года, когда произошел конфликт с Украиной. Это значит, что продолжится конфронтационный стиль внешней политики России по принципу «кто не с нами, тот против нас». И, судя по всему, кремлевские идеологи захотят затянуть в этот мир своих партнеров по ЕАЭС и ОДКБ, чтобы легче переносить свое «геополитическое одиночество», суть которого Сурков объясняет известной фразой: «У России только два союзника — армия и флот». Здесь можно согласиться с мнением немецкого политолога Сюзанне Шпан, которая отметила, что, скорее всего, в России будет как в Советском Союзе, когда основные финансовые ресурсы направляли на развитие военно-промышленного комплекса, а остальные отрасли экономики отставали в развитии. В итоге Россия опять будет опираться на два костыля — ВПК и сырье.
— Давайте коснемся такой довольно скользкой темы, как русофобские настроения. В 2014 году в Казахстане было брожение в умах: дескать, перед северными областями замаячил «крымский сценарий». А потом — это у меня собственное субъективное ощущение — напряженное отношение к кремлевской политике переносилось на всю Россию, с России — на русских, с них — на русский язык, а с языка даже на алфавит: может быть, в этом контексте надо понимать перевод казахского языка с кириллицы на латиницу. Как вы оцениваете эти настроения? И чем они отличаются в разных странах?
— Да, есть серьезная разница. Если говорить о пророссийских настроениях, они больше наблюдаются в Кыргызстане — и среди политиков, и в значительной части общества. Так же в Таджикистане и даже в Узбекистане. Я говорю об этих трех странах, потому что они являются главными поставщиками трудовых ресурсов в Россию. Именно от денежных поступлений трудовых мигрантов очень сильно зависят экономики трех республик. И этот процесс не прекращается. Был период сокращения во время кризиса, сейчас опять мы видим рост. Трудовые мигранты являются важным экономическим драйвером для трех стран. А для России это серьезный политический инструмент.
Несколько лет назад в Таджикистане задержали российских летчиков. Россия предупредила: если конфликт не будет решен дипломатическим путем, тогда последуют жесткие меры в отношении мигрантов. (Вскоре после вынесения приговора в России были задержаны полторы тысячи таджиков, 100 нелегалов высланы, у мигрантов из этой страны начались проблемы с получением разрешения на работу. В конце концов, летчиков освободили в зале суда. — Прим. авт.).
И когда теперь российские политики призывают Таджикистан войти в ЕАЭС, они упирают на то, что это облегчит работу и жизнь таджикским мигрантам. Та же риторика используется и в адрес Узбекистана.
В общем, пророссийские настроения наиболее сильны в Кыргызстане и Таджикистане. Довольно ровное восприятие России в узбекском обществе. Хотя на официальном уровне при Исламе Каримове даже было более настороженное отношение к РФ, чем в Казахстане. И эта настороженность возникла задолго до Украины, еще в 2012 году. А причина была в том, что Россия активно лоббировала создание коллективных сил оперативного реагирования (КСОР) в рамках ОДКБ с широкими полномочиями в сфере обеспечения безопасности. Узбекистан решил, что это нарушение суверенитета страны в реализации собственной оборонной политики, и приостановил членство в ОДКБ.
Что касается Казахстана, то здесь наоборот. На официальном уровне — «эталонные отношения» (по выражению президента РК. — Прим. авт.), по телефонным звонкам друг другу Путин и Назарбаев — рекордсмены. Но, с точки зрения рядовых граждан, не все так гладко. Украинские события 2014 года раскололи наше общество на сторонников и противников России. И эти процессы усиливаются. Мы видим: в российском информационном поле реакция на то, что происходит в Казахстане, стала более агрессивной в оценках тех или иных событий — от введения латиницы до подписания соглашения с США об использовании каспийских портов. Хотя принятие подобных решений — суверенное право нашей республики. А внутри Казахстана — жесткая реакция на те или иные инициативы России, которую после 2014 года многие стали воспринимать больше как агрессора, чем предсказуемого партнера. Поэтому, если говорить о негативном отношении к внешней политике России с точки зрения существенной части общества, первое место занимает Казахстан. Остальные страны региона более лояльны к Москве. Хотя, например, для Туркменистана Россия не является партнером номер один: здесь приоритет у Китая, да и трудовые ресурсы мигрируют не в сторону России или Казахстана, а в Турцию.
Думаю, в будущем антироссийские настроения, скорее всего, станут усиливаться по ряду причин. Одна из них — сокращение сферы использования русского языка естественным демографическим образом. Выросло целое «поколение независимости», для которого русский не является языком исторической памяти. К нему теперь прагматичное отношение: если мне выгодно — я буду учить, окажется выгоднее английский или китайский — предпочту их.
Россия может потерять Центральную Азию. Потому что у нее остались единственные коды, которые она все время пытается использовать, — военно-политические. Обратите внимание, все чаще российские политики и эксперты если и говорят об интересах РФ в ЦА, то только с точки зрения «оборонного зонтика». Намекают: вам, кроме нас, никто не поможет в случае чего. И самая любимая тема, которую они используют, — это афганский фактор. Об угрозах движения «Талибан» говорят с начала 2000-х: мол, только Россия могла в рамках ОДКБ оказать вам поддержку. Предлагали Таджикистану и Туркменистану совместную охрану границ. Те отказались: это явное нарушение суверенитета. Правда, в Таджикистане и Кыргызстане присутствуют российские военные базы. Хотя сомневаюсь, что они появятся в других странах.
— То есть, грубо говоря, России, кроме страшилок, нечего предложить своим партнерам?
— Абсолютно нечего. С точки зрения инвестиционно-экономических «пряников», у нее нет больше ресурсов, да и слишком много собственных проблем. Эпоха «старших братьев» уже прошла. Все это указывает на то, что с экономической точки зрения нам нечему поучиться у России в сфере технологических know how или четвертой промышленной революции. Это государство — инновационный аутсайдер, где если и есть технологические прорывы, то только в ВПК, как во времена СССР. А с политической точки зрения близкое соседство государства, напоминающего Хрущева, который обещает показать всему миру «кузькину мать», несет повышенные риски для постсоветских стран, которые опасаются быть втянутыми в очередные геополитические авантюры Кремля с непредсказуемыми последствиями.
— У меня субъективное ощущение, что при Трампе присутствие Штатов в регионе снизилось, или это объективно так?
— Американское присутствие снизилось еще при Бараке Обаме. Его пик был при Джордже Буше-младшем после событий 11 сентября 2001 года и введения сил Антитеррористической коалиции в Афганистан. В то время Центральная Азия считалась очень важным регионом. Тогда же открылась американская военная база (точнее, коалиционная, где доминировали американцы) в Кыргызстане, в аэропорту Манас.
Но уже в период Обамы ЦА перестала быть серьезным приоритетом. Только в последние годы его президентства Вашингтон пытался запустить проект «С5+1» (пять стран Центральной Азии плюс США). Но он так и не обрел пока второго дыхания. Кстати, во время встречи президента Казахстана с Дональдом Трампом в январе 2018 года поднималось несколько вопросов, которые имеют непосредственное отношение к ЦА. Это ситуация в Афганистане и перспектива реализации формата «C5+1». Но здесь возникает противоречие в связи с тем, что именно с приходом Трампа в Белый дом было резко сокращено финансирование американской помощи зарубежным странам на 2018 год, в том числе и центрально-азиатским. Например, в прошлом году, по сравнению с 2017-м, американская военная помощь ЦА сократилась с $15,67 млн до $9,153 млн. Наблюдалось сокращение экономической и гуманитарной помощи. Понятно, что суммы эти небольшие. Но здесь больше важен символизм принятого решения. Также до сих пор непонятно, захочет ли Дональд Трамп реанимировать формулу «C5+1» как противовес России и Китаю. Для Белого дома проблема заключается в том, что альтернативных площадок в Центральной Азии у США нет. И если Трамп действительно хочет укрепить связи с регионом, то ему придется либо реанимировать обамовскую «C5+1», либо придумать что-то свое. Понятно, что Москва и Пекин ревниво отнесутся к попыткам активизировать инициативу «C5+1».
С другой стороны, США, как Китай и Россия, акцент делают на двусторонних отношениях. Долгое время партнером Штатов номер один в регионе был Казахстан — с точки зрения инвестиций в нефтегазовую сферу. И потом, наша внешняя политика их очень устраивала. Многовекторная.
— И многоярусная.
— Сейчас на второе место по приоритетам выходит Узбекистан. Визит Шавката Мирзиёева в мае 2018 года в США и его встреча с Дональдом Трампом это хорошо показали. Они подписали соглашения об экономическом и военно-политическом сотрудничестве.
Кыргызстан, Таджикистан, Туркменистан для США — приоритеты второго-третьего уровня. Они не считают их серьезными игроками и инвестиционной активности там не проявляют. А Казахстан и Узбекистан останутся основными американскими партнерами в регионе — и экономическими, и военно-политическими.
— Могу ли сделать такой вывод: взаимоотношения Штатов с пятью странами Центральной Азии зависят от геополитической конъюнктуры в регионе?
— Да. Это в первую очередь. Ну и, конечно, энергетические поставки. Присутствие американских транснациональных компаний в Казахстане автоматически повышает наш статус в глазах мощного заокеанского бизнес-лобби, которое всегда было традиционно сильно, вне зависимости от того, чья администрация населяет Белый дом, — демократическая или республиканская.

• < Назад
• Вперёд >