«Формула Пути» Олжаса Сулейменова
- Подробности
- 2962
- 17.11.2020
- Владимир СНЕГИРЕВ
В издательстве «Молодая гвардия» в легендарной серии «ЖЗЛ. Биография продолжается» вышла книга «Олжас Сулейменов», написанная известным российским журналистом, международным обозревателем, корреспондентом «Российской газеты» по странам Центральной Европы Владимиром Снегиревым
Вот как автор, на своей странице в Фейсбуке, вспоминает рождение этой книги: «Странное ощущение у меня в связи с выходом этой книги. Можно было бы говорить об удовлетворении, которое всегда наступает после завершения большой и трудной работы. Но точка в рукописи была поставлена еще в самом начале лета, эйфория давно прошла. Долгое время я жил с радостью в душе – от того, что выпало близко общаться с ярким и глубоким человеком, разговаривать с ним, получать от него письма и звонки, каждый день открывать новые страницы его жизни, творчества, борьбы. Но и с этим как-то свыкся, надеюсь, наши отношения переросли из формата «автор-герой» в нечто более значительное и долгое.
Еще я слегка комплексую от того, что зашел явно на чужую делянку, никогда прежде не выступал в биографическом жанре, да еще и в отношении крупного поэта, писателя, публициста, общественного деятеля. Прежде чем сесть за компьютер, пришлось прочесть горы книг, написанных и самим Олжасом Омаровичем, и посвященных ему, а также всякие источники, объясняющие или дополняющие картину.
Предвижу вопрос, каким это ветром меня на эту поляну занесло? Все было так. 7 мая прошлого года на приеме, устроенном нашим генконсульством в Карловых Варах по случаю Дня Победы, я увидел живого Олжаса Сулейменова. И, конечно, сильно удивился этому, потому что по темноте своей считал его Памятником, он из поколения шестидесятников, а кто сейчас живой из шестидесятников? А удивившись, сразу подошел знакомиться, остался в Варах ночевать, наутро мы сели друг против друга, стали беседовать.
Опубликованное в «Российской газете» большое интервью прочел директор издательства, позвонил мне: «Напиши книгу». Естественно, я отказался. Понимая прекрасно, что не по Сеньке шапка. Он опять позвонил. И опять. В июле я приехал в Москву в отпуск, директор заманил меня к себе и нашел аргументы, против которых устоять было трудно. Да и Олжас, к моему удивлению, оказался не против. Пообещал помощь.
Весь отпуск ушел на чтение. Потом была работа в архивах. Были поездки в Астану и Алма-Ату, Множество встреч. Переписка с разными людьми. И Олжас не обманул, приехал на несколько дней ко мне в Прагу, мы проговорили с ним много часов подряд, расшифровка этих разговоров заняла более ста страниц.
Работалось легко, наверное, по той причине, что судьба доверила мне встречу с интереснейшим человеком, прожившим фантастически красивую жизнь. Прекрасные стихи. Исключение из Литинститута за буйный нрав. Стремительный взлет к славе. Потом эта почти мистическая история с публикацией «Аз и Я» (в моей книге ей посвящена самая длинная глава, это первое подробное исследование всей эпопеи). Опала. Борьба за закрытие ядерных полигонов по всему миру (и ведь закрыл!). Новые наезды со стороны властей. Яркая публицистика. И еще много-много всего…
Он всегда оставался самим собой, никогда «не прогибался под изменчивый мир». Не подписывал «коллективных» писем. Был абсолютно свободным человеком.
Тот самый случай, когда повезло целый год общаться с живым классиком. Стать автором его первой биографии, а заодно прибавить новых и явно, не лишних знаний.»
«Новая газета»-Казахстан» с гордостью поздравляет нашего постоянного автора Олжаса Омаровича со столь знаменательным событием и публикует главу из этой книги.
«Любые запреты наполнены светом предчувствий»
Я люблю тебя, жизнь.
За весну,
И за страх,
И за ярость.
Я люблю тебя, жизнь,
И за крупное,
И за малость,
За свободу движений.
За скованность
И за риск.
Я люблю тебя, жизнь.
За солёность каспийских брызг.
О. Сулейменов. Земля, поклонись человеку!
Свою трудовую писательскую деятельность Олжас Сулейменов начинал в газете «Казахстанская правда». Стал ездить в командировки, писал про чабанов, геологов, строителей. Газета была неплохим прибежищем для людей, мечтавших посвятить себя литературе. Командировки позволяли за казенный счет путешествовать, видеть разных людей и разные ситуации – лучшая возможность копить материал для будущих стихотворений и поэм. Многие знаменитые литераторы прошли газетную школу: Некрасов, Горький, Чехов… Из более поздних: Гайдар, Дудинцев, Орлов… Сокурсник Олжаса по Литинституту Геннадий Серебряков работал в городской газете, а потом в «Комсомолке». Из тех, кто сегодня на слуху, Дмитрий Быков, он еще мальчиком до армии пришел стажером в еженедельник «Собеседник», где я тогда был главным редактором. И даже, сделавшись маститым, с газетой не порывал.
Конечно, Олжас выбивался из ряда обыкновенных газетчиков, потому что даже в его рутинных очерках – о скотоводах или народных промыслах – все равно был виден художник: яркие, выразительные образы, неожиданные детали, глубина мысли, острота выводов.
Но сколько поэтов так и застряли в провинциальных редакциях, вполне удовлетворенные славой «местного разлива». Нет, для моего героя был предначертан иной путь. Я не уверен в том, что Олжас верил в свою звезду, но зато уверен: все было предопределено заранее. В его случае был не только очевидный талант, но и некое предназначение свыше, то, что можно назвать судьбой – прослеживая биографию Сулейменова, мы еще не раз убедимся в этом.
Уже совсем скоро его жизнь изменилась самым необыкновенным образом.
Запомним этот день: 12 апреля 1961 года.
В космос полетел Юрий Гагарин.
Олжас написал об этом коротенькое стихотворение, потом, почти сразу, оно переросло в поэму и это – тоже почти сразу – сделало молодого стихотворца известным на весь Союз.
Я спросил Олжаса Омаровича, каким это чудесным образом его тогдашний редактор Федор Боярский (он возглавлял республиканскую партийную газету) еще за сутки до полета первого космонавта узнал о предстоящем совершенно секретном событии?
- Во-первых, он все-таки входил в партийную номенклатуру, не забывайте об этом. И, потом, космодром Байконур, откуда осуществлялись все пилотируемые полеты находился и находится сейчас на территории Казахстана – это тоже не надо сбрасывать со счетов.
Мне кажется, о предстоящем запуске знали или догадывались и другие редактора провинциальных газет. Но правильный вывод сделал один Федор Боярский. В других республиках никто не шелохнулся. Ну, полетит человек в космос и полетит – что тут такого? Собаки же летали. То есть они не оценили масштаб события или же по привычке ждали указаний свыше: как освещать. А Федор был мыслящий профессионал. Он меня вызвал и сказал: «У тебя техническое образование, ты должен понимать, что все это значит. Так что садись и пиши в номер стихи. Дадим их прямо под правительственным сообщением. Только надо с настроением, понял»?
Я сначала пытался отказаться, мол, не справлюсь, у нас в редакции есть и другие, куда более опытные стихотворцы, но Федор Федорович был непреклонен: «Партия сказала – надо! Комсомол ответил – есть! Иди исполняй!»
И я написал. Несколько строф.
- Вы не понимали тогда, что именно это вас сразу поднимет на «гагаринскую» высоту, что ваша жизнь отныне сделается совсем другой?
- Нет. Воспринял, как рядовое задание. А когда на следующее утро пошла такая волна всенародного восторга, когда мое стихотворение, размноженное в тысячах листовок, стали сбрасывать с самолета, тут до меня стало что-то доходить.
Вот они, те первые двадцать две строчки, которые впоследствии, развернувшись в поэму, враз прославят Олжаса, навсегда изменят всю его жизнь. Газета «Казахстанская правда», 13 апреля 1961 года, вторая страница. Сверху на все семь колонок панорамный снимок ликующих людей, под ним слева обращение ЦК, Президиума Верховного Совета и правительства, далее две колонки откликов трудящихся (это обязательно!) и в самом правом углу полосы скромное стихотворение под названием «Свершилось»! Поскольку для нашего героя оно оказалось судьбоносными, есть смысл привести его полностью:
…Исчезают морщины ущелий –
Глядят
В белый след голубые глаза
океанов.
Так орлы от земли, не прощаясь,
летят.
Я гляжу тебе вслед
Из степей Казахстана,
Средь невидимых звезд
Ты летишь в тишине.
Разве кто не заметил твое
отправление?
Гордость - дочкам оставил,
Тревогу – жене,
Мне – поэту земному – свое
вдохновенье,
Только мужество взял,
Только веру и долг,
Только карты Земли и
космической трассы…
Первый луч восходящей планеты -
Да здравствуй!
Прямо скажем, хорошие, но не гениальные стихи. Скорее выплеск эмоций. Заявка на что-то большее.
Однако вот что случилось далее. Корреспондент «Казахстанской правды» был так взволнован случившимся событием, что оно не отпускало его еще много дней.
Олжас – он только внешне выглядит, как неприступная скала. Но душа у него трепетная, натура он тонкая, сердце его всегда взволнованно бьется, если рядом случается то, что требует либо его помощи, либо его отклика. А тут человек в космосе! Наш советский человек!
Гагарин, сделав свой исторический виток вокруг земли, приземлился, начав теперь другое путешествие – триумфальную дорогу к вселенской славе, к заслуженным плодам своего подвига. А для Сулейменова тот полет продолжился. Он надолго заболел Гагариным.
Шолпан Карагулова, сестра поэта: «Мы в те дни боялись к нему обращаться, он был в каком-то почти невменяемом состоянии, запирался на кухне и там кричал стихи». Я переспросил сестру: «Кричал? Вы не ошиблись?» - «Нет, он был так возбужден, что рифмы сначала выкрикивал, а уже потом записывал их на бумаге».
Сам Олжас вспоминал об этом примерно в тех же выражениях:
Всю последующую неделю я находился под таким впечатлением, что днем и ночью писал свою поэму «Земля, поклонись человеку!». В начале мая 1961 года она была уже издана. У книги была черная лакированная обложка, пронзенная наискосок красным маршрутом – названием. После этого моя карьера, как поэта, начала развиваться с космической скоростью. Мою поэму передавали по центральному телевидению и радио, печатали в газетах, я почти каждую неделю выступал в каком-то городе: на заводах, фабриках, в студенческих аудиториях. Вот такой был успех.
Да, первые строки, опубликованные 13 апреля, были написаны наспех, второпях, это видно, как говорят, невооруженным взглядом. Но спустя три дня (!) «Казахстанская правда» публикует почти целый «подвал», это отрывок из будущей поэмы, озаглавленный «Летать рожденный». И здесь уже не просто эмоциональный взрыв, а попытка осмыслить эпохальное событие, вписать его в канву той жизни, которой все мы тогда жили. Там Гагарин – в одном ряду с летчиком Маресьевым, шахтером Мамаем, ткачихой Гагановой, матросом Зиганшиным… Скорее всего, эти фамилии ничего не скажут современному читателю, но в 60-е годы прошлого века они были на слуху: герой-летчик, ударники труда, рядовой матрос, продержавшийся в океане на барже без воды и пищи сорок девять суток...
Посмотри, что за сила
к бессмертью тебя привела:
Чабаны, сталевары –
Вершители новой истории.
Впереди еще будут дела!
И какие дела!
А пока
Ты поздравь их, Гагарин,
с победою!
Здорово!
Сестра Олжаса Шолпан Карагулова вспоминает, как примерно за месяц до полета Гагарина у нее произошел «провидческий разговор» с братом. Они встретились на лестнице в подъезде: он выходил, а Шолпан возвращалась домой после занятий в институте. Поздоровались, обменялись новостями. Сестра похвасталась, что получила стипендию, показала ему только что отчеканенную монету нового образца. Олжас, рассмотрев монету, вернул ее со словами: «Вот увидишь, это будет необычный год. Смотри, хоть так, хоть так – одинаково: 1961». «И вскоре наступил день 12 апреля! А с ним - новая жизнь, крутая орбита и мощное раскрытие талантов Олжаса. Причем талантов не только поэта, писателя, общественного деятеля, исследователя, о чем широко известно, но и таланта человека-спасателя. Скольким людям он помог – не счесть».
***
Уже позже, спустя двенадцать лет, Сулейменов в послесловии к очередному изданию своей поэмы воскликнет: «Самая радостная пора в моей писательской биографии». И пояснит:
После мая 45-го - первое событие, объединившее всю землю одним чувством. Да и во всей истории человечества мало было таких звездных мгновений, когда все люди почувствовали бы себя единой семьей. Факт «Мы – в космосе» выходит за пределы истории человечества. Фантаст Рей Бредбери сказал, что значение этого события можно сравнить только с выходом рыб на сушу. …Алма-Ата с утра стояла на улицах, глядя в небо. И мой ученый сосед, который знал наверняка «не может быть», и мальчишки – у них не было за душой ничего, кроме уверенности, и мама, пропустившая базар, и сестренки, оставшиеся без школы, - мы ждали. И дождались.
Вместо ракеты, которая, возвращаясь на Байконур, должна была, обязана была мелькнуть сияющей, свистящей иглой над Алмаатинкой, вдруг, разрушив вопиющим, тарахтящим контрастом воображенную картину, распространяя над крышами запах отработанного керосина, закачалось вверху (смешно сказать!) четырехкрылое чудо техники. Очкастый летун, скалясь, вытряхивал из фанерного кузова мешки с листовками. Розовые, как лепестки урюка, они кружились над садами, усеивая крыши, тротуары, застревая в ветвях яблонь.
…Кому из авторов стихов довелось пережить такое!
Мое импровизированное творенье, второпях, по-акынски начертанное утром в кабинете редактора, было уже набрано, отпечатано многотысячным тиражом и распространено с небес!
Ворох листовок, собранных сестрами, - мой первый розовый сборник, первое собрание сочинений!
В те дни я не знал мук творчества, дни и ночи, целую неделю пугая домашних, крича, на слух сочинял поэму.
Самая радостная пора в моей писательской биографии. Поэма выходила неоднократно и всякий раз перед публикацией тянулась рука ее поправить. Но пусть остается такой же розовой, как родилась. Мгновенной фотографией моего тогдашнего состояния. Сейчас сквозь толщу розовости стиха просвечивает все яснее темное чувство утраты человека, которому была посвящена эта вещь. Последний раз я его видел летом 67-го в станице Вешенской на встрече группы молодых поэтов соцстран с Шолоховым.
Мы играли на берегу Дона в мяч, и Гагарин сильно порезал ногу о раковину. Он, смеясь, отмахнулся от помощи и, подпрыгнув на одной ноге к берегу, опустил раненую ногу в воду.
Розовая пушистая струя потянулась вдоль берега…
Именно здесь, в этой «гагаринской» поэме Олжас впервые громко озвучил то, что впоследствии станет одним из важных принципов его мировоззрения:
Нет Востока,
И Запада нет,
Нет у неба конца.
Нет Востока,
И Запада нет,
Два сына есть у отца,
Нет Востока,
И Запада нет,
Есть
Восход и закат,
Есть большое слово –
ЗЕМЛЯ!
Отвечая на вопрос корреспондента «Огонька», Сулейменов опять – в который уже раз! – назвал день 12 апреля 1961 года «настоящим переворотом в сознании». И пояснил: «В этот день все люди вдруг поняли, что они не просто, скажем, американцы, китайцы, русские, казахи или французы, не просто люди, а ЗЕМЛЯНЕ. Один факт сразу сплотил всех. Земляне как-то ясно вдруг поняли, что все они на одном космическом корабле – на Земле».
Писатель и критик Мурат Ауэзов считал, что именно эта поэма Сулейменова по своей эстетической концепции оказалась близкой к традиционному казахскому лирико-эпическому жанру толгау, который используется для описания грандиозного, масштабного события. Лирическое начало в нем постоянно перерастает в эпическое. Связность повествовательной линии достигается не схематичной последовательностью изображаемых событий, а единством авторского отношения к ним. При этом поэт ни малейшей гранью не отделяет себя от события, о котором он говорит. Поэма «Земля, поклонись человеку!» вся построена на этом экспрессивно-остром ощущении разлитости собственного «я» поэта по всему пространству и времени.
А в качестве иллюстрации своего тезиса Ауэзов приводит отрывок из поэмы:
Мир.
Земля.
Шар земной –
Сочетание слов.
Сочетанье народов,
Мечей
И судеб.
Сколько твердых копыт
Над тобой пронесло!
Все пустыни твои
Нас, безжалостных, судят.
Мы - железные карлы, топтали тебя.
Мы - батыры Чингиза, дошли
до Двуречья.
Мы - великие воины. Шли по степям
И с тобой говорили на страшном
наречье.
Литературовед А. Брагин, обратив внимание на то, что поэма была написана «с той оперативностью, с которой пишутся очерки и репортажи», далее подчеркивает: но это меньше всего очерк и, тем более, репортаж. Поэт, по его словам, наделяет Юрия Гагарина своим творческим мироощущением, как бы сливается с ним.
Вся поэма - лирический монолог, написанный преимущественно от первого лица. «Я влюблен в красоту», «Что из прошлого видел я», «Я люблю тебя, жизнь», - подчеркивает автор в подзаголовках. Герой поэмы любит боевого коня, брызги Каспийского моря, он называет степь своей матерью. Может быть, Юрий Гагарин никогда не ездил верхом, никогда не стоял на берегу Каспия. Он, как мы знаем, родился и рос среди гжатских перелесков. Что ж! Поэма от этого не становится слабее или менее достоверной. Поэт с полным правом придает Гагарину черты своих ровесников, потому что он, Гагарин, как раз и является самым мужественным и отважным представителем этого поколения.
Поэма написана широко, свободно, хочется сказать, радостно. Временами поэт и герой как бы меняются местами. Олжас Сулейменов говорит вдогонку Юрию Гагарину: «...Исчезают морщины ущелий. Глядят в белый след голубые глаза океанов, - так орлы от земли, не прощаясь, летят. Я гляжу тебе вслед из степей Казахстана». В другом случае это же «я» принадлежит Гагарину: «Я уверен! Я прав! Вот смотрите - Земля! Та - с которой взлетел».
***
Здесь снова (уже в который раз) надо напомнить читателю, особенно молодому, что в те времена существовал «железный занавес» и все поездки за границу были строго регламентированы. Любой турист или командированный не мог получить право на выезд без обязательной унизительной процедуры проверки, оформления характеристик, собеседований… Все это занимало много времени, и ты никогда не знал, на каком этапе тебя могут «зарубить». То ли это сделает «выездная комиссия» райкома партии, сплошь состоящая из старых большевиков, чьей бдительности позавидовал бы и сам Дзержинский. Или ты не пройдешь сквозь сито отдела загранкадров ЦК. Или «органы» обнаружат твоих родственников, о которых ты даже не догадывался, а они – о, ужас! – в годы войны имели несчастье оказаться на временно оккупированных территориях.
Еще существовало незыблемое правило: любой советский человек сначала должен был пройти проверку поездкой в соцстрану, а уже потом, если испытание выдержит, то может претендовать на визит к капиталистам. Так была устроена система.
Но в случае с Олжасом система дала сбой. Уже в июне 1961 года, то есть спустя два месяца после гагаринского старта, он ехал в составе тургруппы в Америку и Францию. Нашлись в партийных инстанциях умные люди, которые пошли на риск: правила нарушим, зато пусть мир увидит какие у нас есть свободные и талантливые молодые люди – плод мудрой национальной политики ЦК.
В Америку вылетали из Москвы и пока оформлялись выездные документы, Олжас остановился в родном общежитии Литинститута. Конечно, за столом собралась вся его группа, смотрели на недавнего изгоя с восхищением, удивлением, завистью. Его поэма уже звучала в те дни и по Всесоюзному радио, и по Центральному телевидению. Один из парней вскочил из-за стола: «Пойду набью сейчас морду какому-нибудь негодяю. Пусть исключат – тоже хочу в Париж».
Через несколько дней – Шереметьево (тогда еще был старенький скромный аэропорт напротив нынешнего Ш-2), реактивный лайнер, Америка, Франция, буйство новых неизведанных прежде впечатлений.
Олжас рассказывал мне: Читал там свои стихи в самых престижных университетах. Помню США, Манхеттен, зал Колумбийского университета. Он битком – студенты, профессора, обслуга. А я и сам студент, мне только двадцать пять, такая ответственность. Кусок моей поэмы специально перевели на английский, но читал я на русском:
Люди!
Граждане всей Вселенной!
Гости галактик!
Хозяева Шара!
Вы не хотите
пропасть бесследно!
Живите!
Живите с жаром!
Живите, люди!
Вы совершили свой первый подвиг,
Преодолели земную тягость,
Чтобы потомки это запомнили -
Преодолейте земные тяжбы!
Реки, вспаивайте поля,
Города, вставайте в заре.
Пусть, как сердце,
Летит Земля,
Перевитая жилами рек!
Мы найдем, мы должны найти
Все ответы на тот вопрос.
Путь земной – продолженье пути
До сегодняшних взятых звезд!
И – гром оваций. Принимали восторженно. Гагарин! Россия! Первый советский поэт в Америке! Мир! Дружба! Я тоже был потрясен всем, что видел и слышал. Открытие другого мира. Познание другой жизни.
Потом в Париже читал эти же строки, в Сорбонне. С таким же настроением и таким же успехом. Там был перевод на французский. Это было настроение всего мира, и я его подхватил. Очень для меня счастливые моменты.
Группа, в которой я путешествовал, была не специализированная, писательская, а туристическая, составленная из самых разных личностей. Видимо, и из блатных тоже – тех, кто пробился в желанную заграницу благодаря своим связям. Был там, например, директор магазина из Ташкента. А «мэгэзин» – это в переводе с английского журнал. Поэтому его все воспринимали, как редактора или издателя крупного журнала. Он не возражал. Еще был москвич по фамилии Алябьев. Он просил, чтобы к нему обращались «мистер Алябьев». Намекал на родство со знаменитым композитором, носившим такую же фамилию.
-Но только ты никому об этом не говори, - отчего-то шифровался этот турист. – И держись ко мне поближе, тогда все будет о’кей.
Но вскоре выяснилось, что его «матерость» напускная. За ней ничего нет. Забегает он в мой гостиничный номер:
-Олжас, провокация! Пойдем покажу.
Пришли к нему. Он, оказывается, справил нужду в биде, а там смыва-то нет. Провокация!
В Нью-Йорке вдруг объявились казахи, это были люди, воевавшие на фронте, попавшие в плен, а затем волею судеб оказавшиеся на чужбине. Они уже давно ассимилировались в Америке, женились, обзавелись детьми. А тут, прослышав про меня из газет, пришли в отель, где мы жили, хотели общаться. В нашей группе, как тогда водилось, был человек из КГБ, он меня однажды отводит в сторонку:
-Тут ваши родственники пришли.
-Нет у меня в Америке никаких родственников, это я еще в анкете указал, когда поездка готовилась.
-А вы идите в вестибюль, посмотрите.
Действительно – казахи, то есть, можно сказать, родственники. Тот товарищ «в штатском» не стал препятствовать нашему общению, я даже смог побывать у них в гостях. О многом переговорили. А когда мы уже покидали Штаты, они приехали в аэропорт меня проводить. Принесли с собой всякие подарки. Но нас еще в Москве строго предупредили, что ничего нельзя брать у иностранцев. «Возможны провокации». Поэтому я извинился и сказал, что только сигареты могу принять. У нас группа курящая была, да и сам я тогда дымил. В баре мои новые друзья подняли прощальный тост, дали мне несколько блоков «Мальборо», а уже перед самым уходом кто-то из казахов сунул в руку какой-то небольшой сверточек. Сигареты, едва мы вошли в самолет, я тут же раздал своим спутникам под бдительным оком сопровождающего. Но он тертый оказался.
-А что вам еще передали?
-При всех я не буду это показывать. Пошли в туалет, там покажу.
Втиснулись мы вдвоем в туалетную кабинку в хвосте самолета. Я развернул сверточек – там медальон с красивой арабской вязью. Строка из Корана. Он: что это? И потянул руку, чтобы взять медальон себе.
А я как бы случайно уронил его в унитаз.
-Что там было написано? – Не сдавался сопровождающий.
-Строка из Корана. «Нет Бога кроме Аллаха и Магомед пророк его».
-И все? – Разочаровано протянул он.
-Все.
Видно, так ему хотелось по возвращении домой доложить о раскрытой провокации врага, но, увы, не получилось.
Из Нью-Йорка перелетели в Париж.
Сразу после этой поездки в Алма-Ате его приняли в члены Союза писателей. Поэма «Земля, поклонись человеку!» вышла отдельной книгой. Начались бесконечные интервью, радио, телевидение, обрушилась слава.
