В пустыне красных песков
- Подробности
- 2370
- 11.05.2021
- Макс КОЙФМАН, врач, член Союза русскоязычных писателей Израиля.
Очерк Макса Койфмана о своем друге – выдающемся казахстанском враче-паразитологе Давиде Генисе
После окончания Свердловского мединститута Давида Гениса направили на работу в уже родную ему Кзыл-Ординскую область. Где, спустя годы, он напишет двухтомник «Заметки врача», в котором поделиться своими воспоминаниями о сорокалетней работе в Кызылкумах. Генис не раз был отмечен наградами за заслуги в лечении особо опасных инфекционных заболеваний. Но особое место у него занимает орден Дружбы народов. Область научных интересов Давида Ефимовича – медицинская паразитология, эпидемиология и диагностика паразитарных, природно-очаговых и тропических болезней.
Спасительное опоздание и шанс от немецкого аса
Когда война подошла к Харькову, вспоминал Давид Генис, мой коллега по многолетней работе в Кзыл-Орде, у горожан пропала всякая надежда, что наши красноармейцы удержат город. Непрерывно ревели сирены, стреляли зенитки, слышались взрывы от падающих бомб, рушились и светились в языках пламени дома... Когда же при очередной ночной бомбёжке Генисы бросились к пекарне, где располагалось бомбоубежище для жителей ближайших домов, то Давида среди них не было. Но он и не собирался бежать с ними: остался дома, взобрался на подоконник и стал разглядывать небо. В перекошенных лучах прожекторов и осветительных ракетах, повисшие на парашютах, немецкие лётчики рассматривали, куда бы вернее на город сбросить бомбы…
Не было Давида и тогда, когда его семья решила покинуть город. Родители просидели в слезах весь день, не зная, как им быть, что делать, где его искать. И только ближе к ночи Давид показался в дверях: бледный, голодный, уставший. Оказалось, что он вместе с соседским пареньком третьеклассником Юркой Кулешовым, растолкав по карманам сухари и конфеты-леденцы, махнули в ближайший лес, надеясь встретиться там с партизанами! Но, прошатавшись там до позднего вечера, так и не встретили их. Зато наткнулись на красноармейцев, которые и вернули их в город...
Позже Юрка всё-таки попал к партизанам. Когда он с мамой и старшей сестрой Любой, пятнадцати лет, направлялись в дальнее село, в надежде переждать там войну. По дороге они вместе с другими беженцами попали под град осколков от разрывающихся бомб. Юра и Люба вдруг закричали: мама лежала молча, не дыша… Потом какие-то мужчины увели Юрку с собой, к партизанам, а Любу оставили при школе радисток... Позже Давид узнает из письма Любы Кулешовой, прошагавшей радисткой дорогами войны, что в битвах с врагами погибли и Юра, и старший брат Виктор, и их отец. Когда же Давид отыщет в Харькове сохранившийся дом Кулешовых, он постоит возле калитки, но в дверь не постучит, и потом долго будет жалеть, что не осмелился зайти и поговорить с Любой…
На следующее утро семья Гениса с трудом забралась в товарняк, который уходил в сторону тыла. В пути он, то сбавлял скорость, то прибавлял её, то двигался черепашьими шагами. Вдруг паровоз издал тревожный гудок - он проезжал мимо изуродованных вагонов, рельсов и шпал… Это всё, что осталось
от эшелона, на котором днём раньше Генисы, если бы Давид не сбежал в то утро в лес, должны были бы покинуть Харьков. А с другой стороны, задержись они там – лежать бы им вместе с расстрелянными евреями на окраине города в Дробицком Яру…
Вдруг из-за серых облаков показался самолёт с чёрными крестами и стал кружить над открытыми платформами с перепуганными женщинами, стариками, детьми. Но лётчик почему-то не стрелял. Может, пожалел? Испугался Всевышнего? Так или иначе – он подарил им шанс на жизнь.
Гостеприимная Кызыл – Орда
Где-то к концу октября сорок первого их товарняк наконец-то добрался до Кзыл-Орды. Город хоть и выглядел серым, унылым, но зато здесь ничего не стреляло, не плакало, не кричало. Не было слышно ни рёва сирен, ни пугающего гула самолётов с крестами. Прохожие при встрече с беженцами кланялись им, желали удачи, покоя, протягивали, кто лепёшку, кто вилок капусты, кто картошины, кто горсточку крупы или соли… А одна пожилая казахская семья, что жила за школой имени Ленина, уступила Генисам комнату с низким потолком в глинобитной кибитке, обнесённой толстостенным саманным забором...
Прошли годы, а Давиду, как сейчас, видится и та серая кибитка, и утренний двор, политый арычной водой. И камышовый навес, под которым хозяева угощали их, когда шурпой, когда кислым молоком, когда чаем с пахучей травяной заваркой…
Мирра Евсеевна, мама Давида, была из Хмельника. В своё время она окончила Одесскую женскую семиклассную гимназию. Знала идиш. Хорошо говорила по-русски, по-украински. Читала романы Достоевского, Толстого, Шолом-Алейхема, рассказы Чехова и Бабеля...
Хаим Иосифович, отец Давида, был из Казатина. Но жизнь в семье его родителей сложилась так, что ему было не до учёбы. После четырёхлетней еврейской школы он подался на завод… Но уже с первых дней войны он объявился в военкомате и попросился на фронт. Его поблагодарили, но отказали из-за возраста: ему тогда не хватило каких-то чуть-чуть до пятидесяти лет...
Когда Хаим Иосифович предложил Мирре Евсеевне стать его женой, он почему-то думал, что она и слушать его не станет. Уже хотя бы потому, что она была из образованных, не то, что он, недоучка. Но Мирра Евсеевна разглядела в нём доброго и надёжного человека...
В свободное от работы время, когда мы собирались за праздничным столом, Давид обычно брал на себя роль тамады. Забавный, смешной, он буквально опьянял нас своими шутками, репликами или поговорками. Но перед тем, как дать кому-то слово, он обычно начинал с вопроса и сам же на него отвечал: «Если «бык до смерти растёт», то человек, пока ему не надоест». «Говорят, что «лиса не выбирает места для ночлега», а человек, куда его потянет». Известно, что «ветер бурю кличет, а туча – дождь зазывает»… А про меня Давид однажды сказал: «Макс, конечно, лирик и фантазёр. Но в любом случае, это куда приятнее, чем фантазия без лирики. Когда же он стоит возле больного, перед нами совсем не фантазёр, а профессионал».
Особенно была в восторге от Давида его жена – Лена. Будучи в хорошем настроении, она то заливалась заразительным смехом, то кружилась в танце, то пела. А Давид при случае заявлял, что лучше Лениной улыбки он ещё ни у одной женщины не видел. Её улыбка была перед его глазами, даже тогда, когда он долгими часами просиживал за микроскопом, или бродил по песчаной пустыне в поисках носителей опасной заразы. Других женщин Давид просто не замечал, хотя желающих познакомиться с ним, насколько я помню, было немало. Ему бы медаль «За верность жене».
Лена была родом из Орла. Но война застала её в Житомире. Фёдор Григорьевич Кузнецов, отец Лены, был из кадровых военных, участвовал в польской и финской войнах, а затем продолжал служить в Красной Армии. Когда Лена с мамой навестила отца, в пригороде Путятино, где он проводил осмотр машин в автопарке перед тем, как отправить их на фронт, неожиданно налетели немецкие самолёты. Лена и мама притаились в каком-то погребе, а отец вместе с водителями бросился спасать машины. Потом он затолкал их в машину и – в Житомир. Но там уже не было ни советской власти, ни военкомата, ни красноармейцев. Тогда, прихватив с собой семью водителя, они направились по дороге в Киев. Только проскочили мост, как попавшая в него бомба разорвала его на куски... Из Киева отец с водителем ушли на фронт, откуда они потом так и не вернулись...
В Киеве Лена с мамой с трудом пробились на пароход, а потом на открытой платформе добрались до станции Брюховецкая, откуда подались в какое-то село. Когда же и туда подошла война, они направились – в Азербайджан, в город Сальяны…
После войны Лена с мамой вернулись в Житомир, где она, окончила среднюю школу. Потом приехала в Кзыл-Орду и поступила в пединститут. Работала в школе, вела уроки математики и физики. Но из-за болезни горла оставила школу, и больше четверти века проработала инженером на местной обувной фабрике... В Кзыл-Орде Лена поддерживала домашний очаг, присматривала за двумя дочками, учила играть их на пианино.
Вот только Давида она видела редко: то он был в очередной командировке, то в песчаной пустыне, где выискивал животных – носителей опасных болезней. То допоздна задерживался в больнице, то в лаборатории, то долгими ночами корпел над научными статьями. А тут ещё его увлекла диссертация… Писал он её на кухне, поскольку большая комната была салоном и спальней.
Куда только Давид не обращался за квартирой, даже дошёл до председателя областного исполкома. Объяснил ему, что неделями «бродяжничает» по пустыне, разыскивая животных, носителей опасных инфекций. Назвал он и другие свои заслуги: к примеру, написанный им учебник по паразитологии для медицинских училищ страны. И что вы думаете? Подействовало: семье Гениса выделили четырёхкомнатную квартиру.
«Крашенный дом» - мазар
Работая одно время в Кзыл-Орде главным педиатром области, я, как и Давид Генис, тоже колесил по зыбким дорогам песчаной пустыни Кызылкум, куда обычно выезжал с районными врачами в аулы, на отгонные пастбища, для осмотра чабанов и их семей. Нас встречала весёлыми возгласами, бегущая за машиной детвора, с криками: «Біздің дәрігер осында! Біздің дәрігер осында!» («Наш доктор приехал!» Наш доктор приехал!»). Как светились глаза у ребят, когда мы угощали их леденцами из разноцветных коробочек. Не меньше радовались и мы, когда нам подавали казахский бешбармак, приготовленный в нашу честь...
Как-то возвращаясь из дальнего аула Терень -Узякского района, я вдруг заметил в каких-то пятидесяти-шестидесяти шагах от дороги сиротливый мазар из жжёного кирпича, с открытым входом и куполом. Это был Сырлытам, что в переводе с казахского означает «крашеный дом». Я попросил водителя скорой остановиться.
- Хочу мазар навестить. Я столько читал о них, но ещё ни разу не был у них в гостях.
- Только будьте осторожны, доктор, – предупредил меня водитель, – что-то сегодня много песка намело, как бы не нарваться на спящего под ним хищника».
И я, тяжело переставляя ноги, шёл к мазару, пугливо оглядываясь по сторонам. Но чем меньше шагов оставалось до того мазара, тем больше меня не покидала мысль: «Если следы мои потом ветер заметёт, то кто защитит меня от укуса змеи, скорпиона или шакала?!» Стою на полпути к Сырлытаму, не зная, повернуть к машине или идти дальше. Но всё-таки двинулся к мазару, чтобы водитель скорой не подумал, что я струсил…
Над входом в глаза бросилась надпись, откуда по цифрам нетрудно было догадаться, что этот памятник удивляет здешних путников аж (!) с тринадцатого века. Вхожу. Останавливаюсь. Надмогильная горка покрыта песком. Но больше всего мне хотелось узнать, кого оберегали эти гладкие, как стекло, стены с редкими следами чудом сохранившейся мозаики. Покидая тогда этот древний мавзолей, я поддался мальчишескому чувству храбрости, оставив на стене химическим карандашом своё имя, число и год. Зачем я это сделал? Может быть, потому, что понимал, вряд ли я ещё раз сюда попаду... Позже почувствовал, что зря нарушил тишину семи столетий мазара. Кто-кто, а казахи меня бы точно не похвали за мою излишнюю дерзость.
Как только Генис узнал, о моих «прогулках» по песчаной пустыне, он, расплывшись в улыбке, пошутил: «Будет, что вспомнить, когда станешь таким же древним, как тот мазар».
Грозная Сыр-Дарья
В Кзыл-Орде нашим любимым местом с Давидом была некогда могучая всё ещё полноводная река Сыр-Дарья. Здесь легче дышалось, лучше думалось, отлично отдыхалось. Но эта река не всегда была мирной и тихой. Случалось, что она с шумом и грохотом проносилась по своему руслу, не раз пугая горожан. Правда, при мне, когда я работал в Кзыл-Орде, река вела себя относительно спокойно. А вот Давиду Генису доводилось видеть её, когда она грозила смыть город с лица земли...
Сейчас редко, кто помнит ужасный 1948 год, когда жизнь города оказалась в руках не на шутку разбушевавшейся Сыр-Дарьи. Об этом мало писали тогда, но Давид, работая над своими «Заметками врача», осмелился рассказать о том, как горожане «лицом к лицу» сражались с бушующей рекой лопатами, кирками и мотыгами.
«Срочно начали возводить защитную земляную дамбу. Если бы вода прорвалась в город, который, в основном, состоял из домов, сложенных тогда из сырцового кирпича, многим жителям пришлось бы вспомнить свои древнейшие «дарвиновские корни» и спасаться на деревьях. Город можно было бы спасти, взорвав железнодорожную насыпь Ташкент – Москва… Но, взорвав ее, надолго отрезали бы Среднюю Азию от центра страны. Это сделать, конечно, никто не разрешил. Сказали, хотите жить, спасайте себя сами.
18 февраля мобилизовали учеников десятого и девятого классов нашей мужской школы. Сняли нас прямо с уроков и привезли к дамбе (по-казахски, к бугуту) в середине дня.
Здесь уже не первый день работали сотни людей из различных предприятий и учреждений города. Но вода прибывала. Никогда не забуду жуткую картину паники взрослых. Бугут был насыпан, наверно, высотой метра в полтора-два. Вода стояла почти вровень с его вершиной. Вот-вот она уже могла пойти поверху. И кому-то показалось, что она уже начала сочиться.
Это был последний звонок. Время исчислялось одним-двумя часами. Все понимали, что значит, если вода пошла поверху: ее необозримая масса хлынет и моментально смоет всё и всех. И люди, бросив бугут, носилки, вёдра, лопаты, кетмени, побежали. Их были сотни. Они бежали молча, обгоняя друг друга, и это ещё больше добавляло страха.
В этот момент и привезли нас, примерно пятьдесят мальчишек, с лопатами и кетменями. Молодость страха не знает. Нам сказали: надо спасать город, и мы тоже побежали, но... в сторону бугута, наперерез запаниковавшим взрослым. Помню, как кричали, бежавшие нам навстречу люди: «Назад! Назад! Вода бугут прорвала, спасайтесь!» Но мы не повернули. И кинулись к местам возможного прорыва, в темпе наращивая мешками с песком в этих местах дамбу...
Это был мальчишеский азарт – мы спасали город... И не заметили, что на бугуте появились взрослые, видимо их отрезвило, что мальчишки бегут туда, откуда они так трусливо сбегают. По всей линии вновь замелькали лопаты и кетмени, и остановили воду...
С 18 по 28 февраля 1948 года мы ежедневно, с раннего утра и до позднего вечера, дежурили и работали на дамбе, всё время укрепляя и наращивая её. Но вода прибывала, и всё время искала, где бы ей прорваться.
Там я впервые увидел генерала. Приезжал командующий Туркестанским военным округом из Ташкента. Для нас его широкие генеральские красные лампасы - были нечто. Раньше такие мы видели только на картинке. Где-то, на ещё более опасных участках, работали солдаты-сапёры...
Нас там кормили. На день выдавали буханку хлеба и большую банку баклажанной или кабачковой икры на двоих. Один день – баклажанная. На другой – кабачковая. Тогда такая обильная еда была нам в радость. Из дома-то брать было нечего. Уплетали мы ту икру с «волчьим» аппетитом. Но с тех пор я ни баклажанную, ни кабачковую икру, даже в домашнем приготовлении, почти не ем.
Помню, каждый вечер мама спрашивала: «Ну как там? Можно вещи распаковывать?». Много дней я отвечал ей одно и тоже: «Нет!». И только один раз нам дали возможность «отдохнуть». Вечером 23 февраля, в День Красной Армии, мы пришли в школу. В гости пригласили девочек из женской школы имени ХХ-летия ВЛКСМ. Организовали праздничный «вечер». С танцами. Без всяких угощений. А наутро – нас снова звала песня композитора Марка Фрадкина на слова поэта Евгения Долматовского: «…Утро зовёт снова в поход. Десять дней отстояли мы честно на том бугуте. Опасность миновала - уровень воды начал постепенно спадать.»
Теперь, когда я слышу разговор о Сыр-Дарье, во мне всегда пробуждаются стихи Юры Соломатина, однокашника Давида Гениса, которого я знал по Кзыл-Орде, который с годами стал прекрасным поэтом, замечательным учителем русского языка и литературы:
Мечами солнечными плёс иссечен,
Кровавый, алый, как пожар, закат.
Береговые таловые свечи,
И травяных копёнок жёлтый ряд.
В звериных лазах цепкого подлеска
Гнездится сумрак. Тропка чуть видна.
Ноябрь сковал и шорохи, и всплески –
Над речкою застыла тишина.
Я к Сыр-Дарье стремился на свиданье,
Чтоб подарить букет своих стихов...
Но, оказалось, вдруг её молчанье
Намного поэтичней всяких слов.
Теперь, когда жизнь раскидала нас по разным странам света: я – в Израиле, а Давид – в Америке, в Денвере, мы продолжаем писать книги, очерки, новеллы. Радуемся за наших детей, внуков, а теперь уже и – правнуков, живущих в этом не всегда понятном, порою досадном, но прекрасном мире...
