Места себе не находят
- Подробности
- 1857
- 12.10.2022
- Сорин БРУТ, специально для «Новой газеты. Европа»
Из Москвы — к метро «Москва»: как чувствуют себя россияне, у которых не получается снять квартиру в Алма-Ате. Очерк из жизни эвакуантов
Непривычно писать репортаж из своей квартиры. Но и сама она выглядит непривычно. Как, впрочем, многие алма-атинские квартиры теперь. После объявленной Путиным мобилизации десятки тысяч россиян эвакуировались в Казахстан, и существенная их часть остановила свой выбор именно на бывшей столице республики.
Маленькая студия неподалеку от метро «Москва». Тут и вдвоем постоянно ощущаешь нехватку личного пространства. Четыре утра. Поперек раскладного дивана спят в одежде три молодых человека. Высокие и крупные. Возле дивана три квадратные табуретки, чтобы ноги в проходе не болтались. Подогнуть и свернуться невозможно: места нет. Табуреточные выступы слегка напоминают контрфорсы средневекового собора. Через метр от контрфорсов на полу матрас — там спит подруга, а между его краем и полом ближе к утру лягу я. В двух метрах от матраса — кухонно-рабочий стол, где я печатаю этот текст. А с другой стороны от стола, в углу, на коврике для йоги, — еще один спящий. Капюшон толстовки сброшен на лицо, чтобы в глаза не попадал кухонный свет. Одеяла, плед, покрывало, простыни — все укрыты, как и чем пришлось. Подушки обычные и диванные тоже закончились. Последнюю слепили из кома толстовок, засунутого в наволочку.
Комод для белья идеально пуст. Пол восхитительно заполнен. Осталось несколько пустых метров под лампой и метровая тропинка между матрасом и контрфорсами в прихожую, где спальные места плавно перетекают в дорожные сумки и чемоданы, лежащие сплошным слоем. В ванную пробираешься аккуратно: не задеть ногу, не наступить на чемодан или руку. Иногда машинально начинаешь прикидывать, а сколько людей вообще могло бы здесь лечь? Человек 15–20, наверное. Значит, еще довольно просторно. А если смогут спать стоя, то и все 70 войдут. Мозг сам, на автомате, запускает эту бредовую математику.
Комната насыщена густым грохочущим храпом — стихает один, тут же вступает другой, третий, за ним снова включается первый — люди громко спят, и тишины почти нет. Беспокойно. Иногда кто-то вздрагивает, начинает сонно вскидывать руки, как будто вырывается или отбивается. Может, просто затекли в тесноте, не отгадаешь.
Изредка в разных углах звякают уведомления тг-каналов — там тоже уезжают и тоже ищут жилье в своих новых временных городах.
В Алма-Ате резко похолодало. Когда курили на промерзшем балконе, друг Миша пошутил, что генерал Мороз тоже свалил от мобилизации. И хотя все окна закупорены, по полу гуляют неведомо откуда взявшиеся сквозняки, заставляя плотно закутываться со всех сторон и жалеть об отсутствии спального мешка.
Троюродный брат, друг детства, школьный друг и друг подруги. Четыре дня назад из 33-часовой очереди на границе их вынесло неподалеку от Уральска. Переходной ночью было люто холодно. В машинах все места заняты — не подсядешь. Надели кофты и куртки в пять слоев, замотали лица шарфами, чтобы сохранять тепло, но всё равно промерзли. Тепло закончилось. Из чемодана получилась ширма от ветра. За ним из сумок сложили место для поочередного и почти бесполезного сна. Дожидаясь своего тихого часа, засыпали стоя. Но в итоге как не спали. И, конечно, не рассчитали количество еды. Эмоции выветрились. Волнение вместе с ними. И дальше всё было на автопилоте. Прошли обе границы следующей ночью — ни радости, ни облегчения, ничего: чувство «надо найти машину до Атырау, потому что в Уральске ни мест, ни билетов». Делай, что должен, а «будь, что будет» можно выкинуть — не до этого. «Делай раз, делай два, делай три» — такая эмоция. Нулевая. И хотя в Атырау удалось отоспаться, до конца она не прошла до сих пор. Не факт, что пройдет, иногда «нулевая эмоция» очень подходит к ситуации.
Миша, друг детства, с мая до «эвакуации» жил в моей московской квартире. 20 сентября я попросил его забрать в «Эксмо» новый роман Пелевина для рецензии и переслать в Алма-Ату. 22 сентября, зайдя за книжкой в издательство, он сказал, что такой ценный груз нужно доставлять только лично. И все поняли. И хмуро посмеялись.
Рома, троюродный брат, позвонил 21-го вечером и сообщил, что через три недели будет в Алма-Ате, а пока закончит дела. 22-го утром взял билет на ближайший рейс — получилось только на 29-е. 23-го решил ехать с ребятами и вылетел в Саратов 25-го утром. Действовал четко и холодно — как и следовало. Через месяц к нему должна приехать жена.
Петр, школьный друг, преподавал историю и обществознание в школе. Недавно служил в Росгвардии. В начале сентября звонили из военкомата и предлагали пойти добровольцем. До последнего не хотел «бросать детей». Его долго уговаривали. Из аэропорта написал им развернутое прощальное письмо к завтрашнему первому уроку. В чате «Приключения» (подруга откомментила: «Зато блин правда разговоры о важном». Действительно, не зря вводили. Родительская общественность раскололась: 40% против «иzменника Родины», 60% хотят видеть Петра директором школы. Из Атырау пытался улететь к детям в Москву. Не пустили. Спасла восьмиклассница, написавшая: «Если бы с вами что-то случилось (известно - что), мы бы вам этого не простили». Сейчас помогает одиннадцатиклассникам готовится к олимпиадам онлайн и иногда всё еще порывается вернуться.
Леша, друг подруги, про него истории нет. Раньше мы не общались.
Через утренний недолгий сон пробиваются звонки и щелчки сообщений. Знакомые и знакомые знакомых: как перевести деньги (через «Золотую корону»), как продлить пребывание до года, где лучше снять жилье, нет ли квартиры на примете… Звонит мама: срочно доменивать рубли и переслать в Европу. Потом чей-то отец после классического вопроса про «Золотую корону» плачет в трубку. В полусне отвечаешь на автомате, и повезло, если успел выучить ответы. На боль в трубке ответить нечем. Глупо молчишь, еще нелепее подбадриваешь, с каждым словом сильнее злясь на свою сонную притупленность. Невообразимая волна боли пытается пробиться в трубку, но не вмещается в тонкие прорези динамиков, застревает в них, отталкиваясь назад к говорящему. Эта безвыходность отражается внутри тупым бессловесным отчаянием. К счастью, снова выключаешься в сон — до нового сигнала.
Днями ребята пытаются разобраться с загранниками и ищут квартиру — на всех или попарно. Часами листают «Крышу.kz», постоянно натыкаясь на «сдаем только семьям». И это, в общем-то, странно: приехали-то в основном без семей. А цены подскочили явно под эвакуантов, причем с московскими зарплатами. Угодить всем требованиям сложно и для казахстанцев, и для россиян. Напряжение копится по разбухшим от людей комнатам и посуточным квартирам. А мало что хуже лишнего напряжения в ситуации и без того напряженной. Очень важно, чтобы постепенно все ко всем притерлись, увидели не абстрактную толпу «беженцев» и «местных», а просто нормальных людей, которым страшно и тяжело. Со временем от этого все выиграют. Но сейчас отчетливо чувствуется звенящая хрупкость ситуации. И каждый неловкий и глупый поступок пробивает трещину, а каждое проявление доброжелательности, наоборот, укрепляет шаткую конструкцию.
На улицах Алма-Аты напряжение почти исчезает, и это, в общем-то, заслуга гостеприимных казахстанцев и алма-атинской бытовой культуры. Атмосфера здесь несравнимо мягче и теплее московской, где человек человеку определенно волк. Хорошо бы, на самом деле, этому научиться — встречать открыто, а уж потом в случае чего отстраняться, а не наоборот. Способно ли вообще к консолидации расколотое общество недоверчивых и закрытых — людей, до сих пор нашпигованных невидимыми пулями гражданской войны и сталинских чекистов? И эти пули мало кто потрудился вытащить.
Во время перекура на балконе кто-то говорит:
— Вот в чем вся проблема. Если бы человек, который против войны и мобилизации, обошел соседей и они договорились, что вместе не пустят во двор ни одного военкома и не дадут никого забрать… Но он не может пойти, потому что не знает, поддержит сосед или сразу напишет донос. Дело даже не в страхе, а в том, что этот страх включается с первого шага. И сковывает, и не дает ничего сделать.
Вообще, интересных разговоров почти нет: все пришиблены и при этом мобилизованы на поиск квартиры. Часами листают предложения на «Крыша.kz», расходятся по углам, чтобы набрать риелтора. Уже сдали. Только семьям. Только местным. Только с оплатой сразу за полгода. У кого-то платный просмотр квартиры или платное место в очереди на просмотр. Другие просто не отвечают. Если качественные фотки комнат — почти наверняка скам. Пишу знакомым, почти у всех дома живет по несколько россиян, которым тоже еще не удалось ничего снять. Редкие просмотры результата не дают, и нужно снова шерстить квартиры, подгадывая момент появления новой: разбирают быстро.
Нулевая эмоция. Поиск почти на автопилоте. Пока негде жить, довольно сложно предаваться переживаниям о стране и собственном отъезде. Нет, эмоции, конечно, есть и, скорее всего, очень сильные. Но мозг блокирует их и отгораживает от сознания глухой стеной. Удобно. Зачем вообще чувствовать сейчас, когда нужно действовать, и любая остановка грозит провалом в долгое и бессильное нытье? Многие, наверное, выбрали такую внутреннюю мобилизацию на всё время путинской войны. Уходят в круглосуточные работу, активизм или волонтерство, даже догадываясь, что со временем, когда можно будет «расслабиться», кончиться это может совсем скверно.
У ребят, прямо как обещал пожилой диктатор, мобилизация только частичная. Внутренняя. После многочасового поиска вдруг прорывается капризная избирательность — это из прошлой нормальной жизни. Кто-то не хочет жить в квартире с таким ковром на стене, с маленькой ванной или назарбаев-барочной лепниной под потолком. А ведь еще десять минут назад нужны были только четыре стены, потолок и пол. Земляной, в принципе, тоже бы подошел. Эта капризность проявляется во всём и выглядит бредово.
Как будто за последние недели не произошло вообще ничего «необычного», переезд запланирован еще полгода назад, и не в другую страну, а в соседний район. Кажется, дело в резкости.
Из обволакивающей московской среды (где в разгар конца света люди будут толкаться в метро, опаздывая в офис, а вечером зависать на летних террасах баров) они так быстро оказались в невесомости, что иногда просто забывают о «переменах». Или подсознательно закрываются от катастрофы, эмоционально переносясь назад — в мирную московскую норму. Подыгрывает и гипнотизирует интернет. Когда долго листаешь страницы, невольно забываешь об изменениях во внешнем мире. И только вынырнув, вспоминаешь: Алма-Ата, Казахстан, и от Москвы осталась только одноименная станция метро.
Раскачивание. Что еще делать в невесомости? На месте «нулевой эмоции» прорастает апатичная вялость. Напряжение глубоко внутри, но его нужно затолкать еще глубже. Для этого ежевечерне покупаются пиво, сникерсы, шоколад «Казахстан» («В смысле? Это же «Казахстан». Естественно, вкусный»). Для этого пустые разговоры и настольные игры. И, наконец, шутки. Сколько их, горьковатых и несмешных, было придумано с 24-го. Теперь в комнате они стреляют из угла в угол. Хмурая ирония отчасти похожа на «нулевую эмоцию». Тоже способ отстраниться от самого себя. На какие-то десять минут кажется, что ты только зритель чужой-своей эвакуации.
Пересечение границы, особенно изнутри, выглядит удачей. Кажется, что там, на свободе, начнется обычная, всегдашняя мирная жизнь. Это, конечно, не так. И дело не в тесноте переполненного посуточного жилья, решаемом «квартирном вопросе» или возне с документами. Когда разговор из пустого по щелчку становится серьезным и вспоминаются квартиры, дачи, улицы и места своего города, вдруг остро и болезненно чувствуется пустота на их месте — ничто вокруг, ничто под ногами. Для туриста незнание таит в себе радость открытия. «Осознанный» эмигрант заранее знакомится с новой страной и планомерно прощается со своей, как бы перекидывая ниточку жизни из одного места в другое. Как в сериале: сразу перещелкиваешь на новую серию, и сюжет продолжается. Эвакуация — не переезд. Она вырывает неготового человека из почвы и выбрасывает в совершенно незнакомое место, считай, в невесомость. Ниточка рвется. Прошлое уносится в черноту отколовшимся куском метеорита. А ты остаешься обворованным на половину себя. Чтобы поставить ногу, нужно лепить почву на ходу.
Каждый пытается упорядочить и одомашнить пространство. Миша и Леша находят по соседству лагманхану и ежедневно ходят туда обедать. Рома записывается в спортзал, знакомится с завсегдатаями и по утрам тренируется. Освоенные места и повторяющиеся занятия становятся едва ли не важнейшими в жизни — «своими». Мостик через неизвестность проложен, и значит, можно двигаться, прицепляя к нему новые куски почвы.
И само собой получается, что патетичное слово «родина» обозначает какие-то очень камерные и личные вещи. Квартира, дом, район, город — никак не герб или державный размах на карте. Все эти большие абстракции осыпаются пылью и золой. И остается какой-то небольшой, но эмоционально насыщенный клочок земли, пропитанный определенным жизненным укладом. Ты любишь место с его характером, умеешь с ним говорить и слушать его историю. А еще оно постоянно рассказывает о тебе самом: выталкивает сцены из прошлого и давно отдалившихся людей, напоминая, каким и когда ты был. Там на каждом углу встречаешь самого себя — в 6, 16, 22 года — всегда разного. Заново знакомишься. Пытаешься понять. И ниточка тянется, удерживая в сознании твою историю и все изменения образа. Из этого незаметного общения почти узнаешь себя. Но понимаешь это только издали, когда оказываешься в месте, которое о тебе ничего не знает. И не умеет напомнить, если забываешь сам. Впрочем, всё это будет потом. Пока — поиски квартир и работы, попытки освоиться и хотя бы временно укорениться. А дальше, может, и получится сплести порвавшуюся нитку. Если проще — прийти в себя. Тогда, наверное, и вернется нормальная мирная жизнь.
В центре Алма-Аты россиян много. Чем ближе к банку Freedom finance, тем больше напряженных и усталых славянских лиц попадается навстречу. Иногда кажется, их даже больше, чем в Москве. Потом густой поток разъезжается по районам и рассеивается. Метро «Москва» далеко от центра. Замечаешь одного-двух россиян, видимо, спешащих в ЦОН (Центр обслуживания населения — аналог МФЦ). Косых взглядов никто не бросает и как будто вообще не обращает внимания. Только где-нибудь в кафе спросят: «Откуда?» — и выяснится, что сын с другом недавно точно так же спешно вернулись из Москвы. Ну, отдыхайте! Приходите в себя! Всем всё понятно…
Алма-Ата — доброжелательный город. И в пейзаже, и в быту хватает черт, роднящих всё постсоветское пространство. Смеялся Рязанов над панельками в «Иронии судьбы»… А вот — помогает. Адаптироваться к культурной столице Казахстана, пожалуй, проще, чем к большинству городов, в которые может забросить эвакуация. Проходишь мимо ЦОНа и на боковом фасаде соседней пятиэтажки видишь граффити. На нем тюркская девушка в наушниках и с планшетом глядит на спешащих за документами россиян из окна автобуса. Это «Неизвестная» Крамского. Почти точь-в-точь, только переосмысленная. Смотришь и пытаешься разгадать — то ли это такой образ Казахстана, увиденного глазами приехавшего, — вроде похоже на Россию, а вроде совсем и нет. То ли это сам приехавший — растерянный и заблудившийся в незнакомом городе. Пугает только тяжело нависшая над Неизвестной тень контролера. Но будем надеяться, что он выйдет на следующей остановке. Ему давно пора выходить.
