Желтоксан
- Подробности
- 1819
- 15.12.2023
- Риза ХАСАНОВ, специально для «Новой»
Алма-Ата, декабрь 1986-го. Массовые акции протестов против политики руководства СССР. Как это было
Слово «желтоксан» переводится с казахского языка на русский как «декабрь». В Казахстане с этим словом связывают серию политических акций, которые прошли в декабре 1986 года в разных городах республики, а самая крупная состоялась в Алма-Ате, в то время столице Казахской ССР. Считается, что причиной протестов стала отставка первого секретаря ЦК Коммунистической партии Казахстана Динмухамеда Кунаева и назначение на эту должность Геннадия Колбина — политика, который ранее в республике не работал и считался ставленником Москвы. Однако, по словам участников тех событий, назначение Колбина лишь послужило триггером для народного протеста, глубинные причины которого много лет накапливались и были вызваны желанием освободиться от диктата союзного центра и ростом национального самосознания.
Желтоксан, по словам его участников, стал одним из первых национальных выступлений в СССР, приведших к параду суверенитетов советских республик, за которым последовала децентрализации советской власти и позже распад государства. События 1986 года в Казахстане также интересны неясной ролью в них Нурсултана Назарбаева, который позже стал первым президентом независимого Казахстана. Спустя годы единоличного правления страной он скажет, что был в те дни с народом: возглавлял шествие протестующих студентов и рабочих (доказательств этому нет). Любопытно и то, что сегодня впервые за более чем 30 лет День независимости в Казахстане отмечается в большей степени как мемориальная дата в память о героях Желтоксана. Это важная перемена, на которой настаивали гражданские и политические активисты в Казахстане многие годы.
«Новая газета» рассказывает о декабрьских событиях 1986 года в Казахстане через истории их главных участников.
Взрыв национального самосознания
— Наш язык, наша культура и наша религия — это то, чего к концу 1980-х годов мы практически лишились. В то время на всю столицу, Алма-Ата, была лишь одна казахская школа. Было запрещено верить в Бога и молиться. Однажды, когда я ехал в автобусе в Алма-Ате и говорил на казахском языке, кто-то из пассажиров одернул: «Говорите на человеческом языке — русском». Я долго терпел такое отношение к нам, но не принимал его. В советской Конституции было сказано, что партия и советский народ едины, а каждая республика СССР имеет право на самоопределение, но в реальности казахский народ не имел заявленных прав, — рассказывает участник Желтоксана Курмангазы Айтмурзаев, в 1986 году студент Алма-Атинского театрально-художественного института.
По словам протестовавших, с которыми поговорила «Новая газета», среди казахского населения, особенно среди молодежи, в 1980-е годы росло недовольство социальным неравенством в обществе и тем, что все ключевые решения за население республики принимает союзный центр. Нурлан Искалиев, в 1986 году студент Казахского госуниверситета, рассказал «Новой газете», что профессоры в его вузе, в том числе казахского происхождения, в то время говорили молодым людям, что в скором будущем появится «единый советский народ», что понятие о национальности в СССР перестанет существовать, а все до единого, советские люди, будут говорить лишь на русском языке. Они были уверены, что такая политика государства в отношении народов республик — единственно верная. В правильности этой идеи они пытались убедить своих студентов.
Но те не соглашались: были уверены, что советская идеология угрожает уничтожением казахской идентичности.
— Я спорил с профессорами в университете. Говорил, что казахи всегда будут придерживаться своего языка, культуры и религии и защищать их: это всё завещали нам наши предки. Считается, что причиной выхода студентов на улицы послужило назначение Колбина главой Казахстана, но на самом деле причины восстания заключались в общей уверенности казахской молодежи в том, что советская идеология уничтожает нацию, — рассказывает мужчина.
Первым секретарем ЦК Компартии Казахской ССР Динмухамед Кунаев работал два срока: с 1960 по 1962 и с 1964 по 1986 год. При Кунаеве в Казахстане неоднократно добывался ежегодный «миллиард пудов» зерна, в несколько раз увеличились объемы машиностроения, химической промышленности, а благодаря открытию новых месторождений нефти в западной части Казахстана республика стала одним из крупных центров добычи нефти в СССР. За годы деятельности политика Казахстан вошел в число трех самых крупных экономик СССР наряду с Россией и Украиной. Также Кунаев способствовал продвижению в политику молодых амбициозных управленцев, среди которых был Нурсултан Назарбаев.
В начале 1986 года Кунаев подал заявление об отставке Горбачеву в связи с желанием выйти на пенсию. Вопрос об отставке политика был решен лишь 16 декабря на пленуме ЦК КП Казахской ССР, на нем же на пост главы республики назначили Геннадия Колбина. После своей отставки Кунаев не занимался политикой и жил в Алма-Ате. Спустя 2,5 года, в августе 1993 года, он скончался от сердечного приступа.
Его сменщик Геннадий Колбин до вступления в должность главы Казахстана работал секретарем ЦК КПСС в Ульяновской и Свердловской областях и в Грузии. Он никогда не жил и не работал в Казахстане.
В должности главы КазССР Колбин проработал всего три года. После своей отставки Колбин жил в Москве. В январе 1998 года он скончался в вагоне метро от сердечного приступа по пути к своей дочери, чтобы навестить внука. Пять дней его никто не искал, а тело хотели похоронить как «бесхозное», но помог случай: один из милиционеров опознал политика по лицу.
В 1989 году Колбина сменил Нурсултан Назарбаев, который руководил Казахстаном следующие 30 лет.
Активисты Желтоксана отмечают, что протестующие были против назначения Колбина на пост главы республики потому, что это сделали, не учтя мнения жителей Казахстана, и потому, что Колбин никогда не жил и не работал в Казахстане, не был казахстанцем, «не знал местного менталитета и экономической ситуации в республике», а никак не из-за его национальности. Нурлан Искалиев отмечает: казахи выступили в 1986 году «за себя, а не против других народов», а среди протестующих были и люди других национальностей.
— Казахи — очень гостеприимный народ. Приходящим к нам с добром мы всегда ответим тем же. И никогда не дадим ближнего своего в обиду — будь он русским, чеченцем, татарином, евреем, украинцем и другим. Это заложено в нас, и этого у нас не отнять. Но для нас важно, чтобы нас понимали и считались с нами. Именно этого не было в Казахстане в 1980-е годы.
Ощущение несправедливости копилось многие годы и вылилось в стихийный протест молодежи, — рассказывает Искалиев.
17 декабря 1986 года, на следующий день после решения пленума об отставке с поста первого секретаря компартии Казахстана Динмухамеда Кунаева и назначении на эту должность Геннадия Колбина, казахская молодежь, состоявшая преимущественно из студентов алма-атинских вузов, вышла на уличные акции. Молодые люди хотели добиться выполнения политических требований, которые были выдвинуты ими перед руководством республики и советского государства.
— Как и многие другие, 17 декабря я вышел на площадь в Алма-Ате, чтобы отстоять честь казахского народа, — объясняет свое участие в декабрьских акциях 1986 года в то время студент театрального-художественного института Самат Тергембаев.
16 декабря
— Староста группы, в которой я учился в институте, жил в квартире в Алма-Ате. 16 декабря я с моим другом из общежития были у него в гостях после занятий: мы обедали, пили чай. Вдруг примерно в 13 часов по телевизору слышим новость: Колбин — новый руководитель Казахстана.
Эти слова словно молотком ударили по голове. Я вскочил, сказал ребятам: «Хватит терпеть это! Почему Москва все решает за нас? Мы что, безвольные рабы, что ли? Мы нация или кто мы такие?»
Потом мы решили поехать в общежитие, чтобы рассказать об этой новости остальным студентам и каким-то образом вместе выразить протест. В общежитии мы увидели, как сокурсники вовсю осуждают, как нам всем казалось, несправедливое решение пленума: студенты были на взводе, они буквально кипели от этой новости. Затем, после долгих обсуждений, решили на следующий день выйти на главную площадь Алма-Аты, чтобы заявить о своем несогласии с решением пленума и предложить своих кандидатов на место Колбина. Чтобы протест был большим, в тот день я и несколько моих товарищей обошли несколько общежитий других вузов и общежитие рабочих завода имени Кирова с агитацией: нашу инициативу поддержали почти все. Всю ночь с 16 на 17 декабря мы готовились, не спали, в нашем общежитии сформировался «очаг протеста». Мы писали лозунги с цитатами Ленина, подготовили его портрет и на рассвете пошли будить остальных, — рассказывает Курмангазы Айтмурзаев.
За пять лет до декабрьских событий в Казахстане 19-летний Айтмурзаев проходил срочную военную службу в Грозном. 24 октября 1981 года солдатов-срочников, служивших в Чечне, в числе которых был Айтмурзаев, подняли по тревоге и повезли в Орджоникидзе (нынешний Владикавказ), где в это время вспыхнул межнациональный конфликт между ингушами и осетинами. Вооруженные танковыми гусеницами, обмотанными изолентой для использования их в качестве дубинок, срочники, среди которых был и Айтмурзаев, прибыли тогда в город «для поддержания порядка».
Роты солдат-срочников постоянно сменяли друг друга в установленном оцеплении: они «охраняли» местный Дом советов. Когда одна из рот солдат, среди которых был Айтмурзаев, после очередной пересменки покинула оцепленную территорию, «чтобы отдохнуть» в расположенном рядом сквере, там к срочникам обратилось несколько осетинских женщин. Они отчаянно просили солдат «не убивать их детей». Говорили, что «их дети правы», что «если кто-то недоволен жизнью с нами, пускай он уезжает отсюда», и вслух задавались вопросом:
«Почему чужие хозяйничают на нашей земле?» Эти слова Айтмурзаев запомнил на всю жизнь, они повлияли на его сознание.
Восстание
Рано утром 17 декабря 1986 года на тот момент студент четвертого курса театрально-художественного института Курмангазы Айтмурзаев и другие студенты (несколько сотен человек) после ночи подготовки образовали колонну, поставили завершающего и двинулись с транспарантами, портретами Ленина, белыми повязками на рукавах, «чтобы показать всем, что они не хулиганы, а вполне серьезная организация», и с лозунгом «Каждой республике — своего руководителя!» двинулись в сторону площади Брежнева в Алма-Аты (сейчас площадь Республики).
В материалах спецкомиссии Верховного Совета Казахской ССР говорилось, что «первые группы молодежи» «в количестве 200–300 человек» появились перед зданием ЦК в 7–8 утра. К 9.00 руководство республики приняло решение оцепить площадь силами милиции и внутренних войск. «Ликвидировать митинг», по данным из материалов комиссии, «не представляло труда», но этого не было сделано. Зато к 10.00 утра в городе перекрыли железнодорожный вокзал и аэропорт. Также в материалах спецкомиссии говорилось, что 17 декабря «в 11.30 демонстранты покинули площадь» и снова появились на ней спустя два часа — в 13.30.
— При виде колонны молодых людей с транспарантами, выкрикивающих лозунги, прохожие не понимали, что происходит, удивлялись и, словно, думали: «Разве так можно было?» Но некоторые из них сразу же присоединились к нам. Примерно в 9 утра на главной площади Алма-Аты нас встречали студенты других вузов и рабочие. Они приветствовали нас. Отовсюду к нам присоединялись люди. Митингующих становилось все больше. К нам начали выходить люди из правительства: уговаривали разойтись. Но мы стояли на своем, заявляли о своих требованиях, выдвигали своих кандидатов в руководители вместо Колбина — Трофимова, Ауельбекова, Камалиденова и Назарбаева. Но нас не слушали. Тогда мы решили пройтись еще по улицам города и институтам, в которых еще не были, чтобы собрать больше сторонников и затем уже большей колонной вернуться на площадь, — рассказывает Айтмурзаев.
В материалах спецкомиссии Верховного Совета Казахстана говорилось, что 17 декабря «в 11.30 демонстранты покинули площадь» и снова появились на ней только в 13.30. В своей книге «Глупость или измена? Расследование гибели СССР» историк Александр Островский пишет, что отправленного в отставку первого секретаря республики Динмухамеда Кунаева в это время привезли в здание ЦК, чтобы он выступил перед демонстрантами, но к тому моменту на площади их не было. Историк пишет, что ранее, пока Колин и Москва согласовывали речь Кунаева, перед демонстрантами выступил тогдашний председатель Совета министров Нурсултан Назарбаев, после чего «демонстранты не разошлись, а построились в колонну и направились в город».
Роль Нурсултана Назарбаева в декабрьских событиях 1986 года до сих пор неясна. В годы президентства его позиция относительно политических акций была однозначной: участников событий нужно считать выдающимися личностями, поскольку они боролись за независимость Казахстана. Однако, как сообщали очевидцы декабрьских событий, 17 декабря во второй половине дня Назарбаев вместе с Камалединовым и Мукашевым «призывали молодежь возвратиться на учебные и рабочие места, разъясняя противоправность их действий». Спустя пять лет, в 1991 году, Назарбаев выпустил книгу «Без правых и левых», в которой утверждал, что возглавил шествие демонстрантов.
Во второй половине дня 17 декабря протестующие направились в сторону институтов и студенческих общежитий, которые не успели обойти накануне, чтобы призвать студентов присоединиться к акции. Но к тому моменту они уже были закрыты их сотрудниками. По словам участников Желтоксана, это было сделано по указке кагэбэшников. При этом часть студентов все равно смогла присоединиться к акции. Для этого они выпрыгивали из окон, ломали двери. Участник декабрьских событий в Алма-Ате Самат Тергембаев вспоминает в разговоре с «Новой», как на его глазах из окон второго этажа женского пединститута выпрыгивали молодые девушки, чтобы присоединиться к протестующим.
Одной из прорвавшихся к колонне студенток пединститута была Гульжамал Байменова. Она присоединилась к шествию демонстрантов, их собралось так много, что не было видно конца и края колонны. Движение транспорта остановили, а въезд и выезд из города закрыли. Среди протестующих было много девушек и женщин, рассказывает Гульжамал, большинство из них шли в первых рядах. Сама Гульжамал была старостой группы. Боевой характер девушки был хорошо известен ее маме, которая, узнав, что в Алма-Ате «поднялся шум и идет восстание», сказала: «Гульжамал точно в тюрьме». Мама студентки отправила за ней в Алма-Ату ее брата, но тот не смог попасть в уже закрытый город.
Вернувшись на площадь, студенты увидели там большое количество людей. Протест увеличился в разы. Сформировалась огромная сила. Люди тогда узнавали о происходящем через слухи.
По словам Агайдара Усумылу, который в декабре 1986 года работал журналистом в газете «Социалист Казахстана» («Егемен Казахстан»), официальная пресса о демонстрациях в Алма-Ате лишь публиковала заметки о том, что в городе собралась «кучка тунеядцев, наркоманов и пьяниц».
Демонстранты продолжили заявлять о своих политических требованиях — они пели, говорили об отмене решения пленума, выкрикивали имена своих кандидатов на пост главы республики вместо Колбина. В какой-то момент среди протестующих стали появляться провокаторы. Они призывали студентов ворваться в здание ЦК, «чтобы разнести там всё». Айтмурзаев и другие активисты пытались успокоить их и просили демонстрантов не поддаваться провокациям: не драться с военными, чтобы «их потом не сделали виноватыми». Но протест перестал быть управляемым, и началась бойня: военные применили саперные лопатки, специальную и военную технику. По словам протестующих, их избивали так, что они теряли сознание.
— Часам к четырем-пяти студентов стали задерживать и избивать. На нас травили собак, нас били саперными лопатками, дубинками, обливали холодной водой, но холод тогда не чувствовался.
Девушки падали, получали сильнейшие раны, мы вытаскивали их из толпы. Без сознания были ребята. Все в крови были. Мы старались привести их в чувства и доставить домой. Это как война была: они нападают, наши убегают, защищаются. Вокруг шум, гам, летят камни. Лично я не видел мертвых людей, но видел тех, кто с ног до головы был в крови, — рассказывает Айтмурзаев. — Примерно к 11 вечера мы вернулись в общежитие, чтобы немного отдохнуть, погреться, выпить чаю, а потом вернуться на площадь. Но в общежитии нас уже ждали люди из органов. Обратно нас уже не выпустили.
Точное количество пострадавших и погибших в дни декабрьских событий до сих пор неизвестно. Однако, по разным оценкам, в результате акций пострадало более двух тысяч человек, а могли погибнуть от 10 до 170 человек. При этом силовики задержали около восьми с половиной тысяч демонстрантов, из них более 600 были отчислены из университетов и уволены с работы, включая всех активистов Желтоксана, с которыми поговорила «Новая газета». Кроме того, на 99 демонстрантов были заведены уголовные дела, в том числе на Курмангазы Айтмурзаева. А двое протестующих были приговорены к высшей форме наказания — смертной казни. Одним из них стал 20-летний Кайрат Рыскулбеков. Согласно приговору, «при активном участии Рыскулбекова в общей сложности было сожжено 9 машин, повреждены еще 152, ранены 326 милиционеров и 196 военнослужащих; он нанес ущерб государству на сумму 302 644 рубля».
Позже смертную казнь Рыскулбекову заменили на 20 лет лишения свободы. В мае 1988 года Рыскулбеков погиб в Семипалатинской тюрьме по дороге к месту лишения свободы при невыясненных до конца обстоятельствах; по официальной версии, Рыскулбеков совершил самоубийство. В 1992 году его полностью реабилитировали, а в 1996 году указом президента Казахстана Нурсултана Назарбаева Кайрату Рыскулбекову посмертно присвоили звание «Халық Қаһарманы» («Народный герой»).
17–18 декабря
17 декабря на площади Республики до позднего вечера продолжались столкновения студентов с военными. 18 декабря они тоже были, однако ни Айтмурзаев и его ближайшие соратники, ни Гульжамал Байменова, ни десятки других молодых людей попасть на площадь в этот день уже не смогли. В университетах и общежитиях, куда они вернулись в позднее время 17-го числа, их уже ждали люди из органов, которые потом много месяцев вели допросы студентов. Айтмурзаева и Байменову как «организаторов беспорядков» даже отправили в СИЗО и ИВС, и первой там оказалась Гульмажал. Это случилось 18 декабря.
В этот день Байменова рано утром вернулась в общежитие после акции на площади. Здание уже было полностью окружено милиционерами, а внутри него силовики разговаривали со студентами. Вскоре Байменову вызвали в красный уголок общежития и затем, не дав возможности переобуться в зимнюю обувь, повезли в изолятор. Женщина говорит, что много лет не давала интервью журналистам, и объясняет это тем, что не хотела «вспоминать ужас, который пережила».
Оказавшись в изоляторе 18 декабря, она увидела большое количество окровавленных молодых людей, лежащих в маленькой камере. У части из них были сломаны конечности, были и другие травмы и раны, полученные в результате столкновений на площади и избиений уже в изоляторе.
— Меня начали допрашивать в изоляторе днем и ночью — первый день, второй, третий. Меня избивали. Особо опасных посадили в отдельную камеру. Среди них была я, меня обвинили в агитаторстве. Видимо, дело было в том, что кто-то сообщил им, что я координировала протестующих, потому что на площади говорила своим девчонкам, чтобы мы все держались вместе. Кроме меня, среди «особо опасных преступников» были женщина, которая избила милиционера, и девушка, раздававшая листовки.
Гульжамал вспоминает, что в камере СИЗО было очень холодно: единственное окно в нем было разбито. Девушка находилась там в одних домашних тапочках и в халате, а вместо кроватей в камере стояли железные решетки.
— Без конца были допросы, избиения, которые я не хочу вспоминать, у меня брали отпечатки пальцев, нас фотографировали с номерами, брали анализы на наркотики и алкоголь.
Мужчины, которые охраняли нас, страшно матерились. Потом уже откуда-то из России приехали люди из органов. Допрашивали. Все это смешалось в один длинный кошмарный день.
В камере было очень холодно. У женщины, сидевшей со мной, была большая толстая шуба. Я совала свои ноги под нее и таким образом согревалась. Еще у нас была шапка — одна на всех четверых. Мы друг другу передавали ее, по очереди грели свои головы. Я не могла ответить на вопрос, кто организовал протесты, потому что ничего не знала об этом. Знала лишь то, что все вышли на улицы в едином порыве, — рассказывает женщина.
В один из дней ей удалось сбежать из изолятора: она просто вышла из здания через дверь, поскольку «осталась без внимания из-за того, что в СИЗО было очень много задержанных». Она вышла на улицу и затем забежала в подъезд соседнего дома. Гульжамал билась в двери квартир с криками, что ее, казашку, убивают, но никто ей так и не открыл. Зато надзиратели быстро ее нашли — с помощью собак, а затем, уже в изоляторе, жестоко избили за побег.
В одну из ночей в изоляторе после очередного допроса по пути обратно в камеру следователь-казах, который вел Байменову, указал ей на дверь и сказал: «Беги, забудь мое имя. Ты идешь в деле как организатор. Это серьезное обвинение. Но я знаю, что ты ни в чем не виновата».
— На мне была шапка, которую я делила с сокамерницами. Я побежала вниз, в подвал, где находилась камера, чтобы вернуть эту шапку девочкам. Следователь побежал за мной, начал орать, спрашивая, что я делаю, и сказал, чтобы я бежала, указав на ту самую дверь. Было темно. Я стояла у выхода. Я потеряла ориентир, и не было ни копейки в кармане. Следователь спросил, есть ли у меня деньги, чтобы добраться до дома. Затем достал из своего портмоне пять рублей и дал их мне. Он крикнул: «Исчезни! Быстро!» И я побежала… — вспоминает Байменова.
Девушка поймала такси до общежития, отдав водителю все деньги. Подъехав к общежитию, она увидела комендантов, которые ходят по периметру, — людей, стороживших общежитие, с арматурами и красными повязками на плечах. Гульжамал спряталась, чтобы не попасться им на глаза. Дождавшись рассвета, она постучалась в окно студенткам, попросила открыть дверь в общежитие.
После этого вошла в свою комнату, упала на кровать и сразу же потеряла сознание. Очнувшись, пролежала еще несколько дней, содрогаясь от страха и боли.
Байменова рассказывает, что после всего произошедшего в изоляторе уголовное преследование против нее не велось. Она окончила институт и даже получила хорошую характеристику — «была старостой и хорошо училась». Но в годы студенчества ее все равно продолжили допрашивать сотрудники КГБ. Байменовой было тяжело морально переживать это снова. После окончания вуза она решила «уехать подальше от этого города», чтобы забыть пережитое в декабре 86-го.
Байменова встретила мужа и уехала с ним по направлению сперва в сторону Семипалатинска в совхоз, а затем в Талдыкорган. В 1990-е годы пара вернулась в Алма-Ату, и с того времени Гульжамал начала искать следователя, который спас ее от уголовного преследования.
— Я запомнила его фамилию и никогда не забывала. Я искала его много лет, мне говорили, что он давно умер. Спустя много лет, когда в Казахстане открылось общество участников Желтоксана, ко мне на интервью пришел журналист, начал задавать вопросы про декабрьские события, и я рассказала ему свою историю. После публикации материала со мной связался молодой мужчина. Сказал, что в материале встретил имя своего отца. Мы встретились. Он был очень похож на своего папу — следователя, который меня спас, — вспоминает Байменова.
Спустя 27 лет после декабрьских событий Гульжамал и следователь, который ее спас, встретились. Мужчина рассказал ей, что пошел тогда на риск, дав ей бежать, поскольку понимал, что она невиновна. Также он рассказал, что спас таким образом несколько других молодых демонстрантов, оказавшихся в его изоляторе.
А Гульжамал он запомнил маленькой, хрупкой и смелой девушкой. Он многие годы помнил те пять рублей, которые дал ей, потому что других денег у него в портмоне не было. Также мужчина рассказал Байменовой, что направил ее уголовное дело, изменив ее фамилию, что позволило избежать уголовного преследования. А позже по его показаниям Байменову полностью оправдали.
— Это страшная история. О ней я мало кому рассказываю. Мой муж тоже выходил на площадь в декабре 1986 года. Его студенческое общежитие находилось рядом с площадью. Его двери тогда были закрыты, но военные все равно зашли туда и избили людей — искали демонстрантов. У моего мужа до сих пор шрамы на теле после этого. Тогда они бежали кто куда: по квартирам и дачам. Когда мы вспоминаем о тех днях, становится страшно.
Дело студентов
Другому активисту — Курмангазы Атймурзаеву — повезло меньше. Алма-Атинский суд признал его виновным в организации массовых беспорядков и приговорил к четырем годам усиленного режима в мордовской колонии.
Уже утром 18 декабря на первом этаже общежития, в котором жил Айтмурзаев и его однокурсники, сидели следователи из КГБ. Его и всех, кто ходил с ним вечером 16 декабря по общежитиям, вычислили по записям в журналах. В течение месяца молодого человека регулярно вызывали в прокуратуру: спрашивали, зачем пошел на площадь, чего хотел добиться, кто за ним стоял. Показывали ему фотографии разных людей, хотели выяснить, кого из них он знает. Но Айтмурзаев отвечал, что никого не знает, а позже подозреваемые придумали свою версию: они нарисовали на бумажке «организатора» с бородой, изучили портрет и заучили описание его внешности. Они пытались обмануть следователей, но те знали, что именно они ходили по общежитиям с агитацией. В итоге следствие продолжалось семь месяцев.
Айтмурзаева арестовали в середине января 1987 года и поместили в камеру. Тогда мужчина думал, что его расстреляют, как его предков в 1930-е годы, либо посадят в тюрьму на 20 лет. При этом он все равно не жалел о сделанном.
Зэки, которые сидели с ним в камере и «действительно были преступниками», объясняли, что ни в коем случае нельзя сдавать друг друга, необходимо стоять на своем. По словам Курмангазы, «выдержать давление» ему помогла учеба в театральном вузе. Всякий раз, сидя на допросе, он понимал, что следователи специально давят на него и для этого «играют роль», чтобы он признал вину.
— Особенно давили на меня, поскольку я шел паровозом: моя фамилия первой пошла в Москву. Была шифрограмма, в которой было написано, что задержали организатора. По сути, если разобраться, всех студентов вытащил на улицы я. Поэтому в деле я шел как организатор, как главный зачинщик. Но мы все равно стояли на своем на допросах, а следователи показывали нам фотографии вышестоящих чинов — Назарбаева, Статенина, Бекежанова. Они хотели связать нас с этими людьми, якобы это они нас натравили. Я был очень осторожен в разговорах. Прежде чем начать диалог, я сто раз обдумывал каждое слово. Врагу не пожелаю того, что я пережил на допросах. Это просто невозможно было.
Следователи говорили: «Вас надо убивать!», «На зону пойдешь, тебя там опустят, мы это организуем», «Твои родители будут страдать!», «Вашему роду конец!», «Тебя подставили, а ты не хочешь говорить! Говори, кто тебе велел выйти на площадь!» Каждый день вот так прессовали семь месяцев, — рассказывает Айтмурзаев.
В июле 1986 года был суд. Прокурор потребовал для Айтмурзаева пять лет лишения свободы, а суд дал четыре года. В день оглашения приговора у Курмангазы родился сын. Во время перерыва к нему подбежала адвокат Галина Рогова и поздравила его. Мужчина сперва подумал, что его освободят, но узнал, что у него родился сын. В тот момент он забыл, что находится в суде, — все мысли были о том, что если вдруг с ним что-то случится, на воле есть продолжатель рода.
— В колонии были свои понятия: меня не трогали, наоборот, уважали, что я «ментов бил». Зэков я не боялся, боялся только сотрудников колонии. Я сел за то, что выступил против коммунистов, думал, что сотрудники могут за это отомстить, убить. Потому что все это уже было в истории казахского народа. Я все время находился начеку. Спал как птица: любой шорох — и я сразу открываю глаза. Можно сказать, что я практически не спал — 24 часа следил за собой. Так я прожил два с половиной года. Но зато там, в колонии, я впервые увидел своего девятимесячного сына, когда жена и родители приехали ко мне свидание. Жена хотела остаться, жить рядом, чтобы иметь возможность навещать меня почаще, но я не разрешил ей — боялся, — рассказывает Айтмурзаев.
Через два года из колонии усиленного режима, где он содержался, его перевели в колонию-поселение. На новом месте было полегче — можно было самостоятельно передвигаться по поселку. За два с половиной года в заключении Айтмурзаев успел поработать на лесопилке и на силикатном заводе кирпичей.
Однажды начальник комендатуры сказал Курмангазы, что не верит, что он преступник, и предложил ему пожить в комнате общежития с женой и ребенком. И они жили. Затем у них там же родился второй сын.
В середине декабря 1989 года Курмангазы вызвал к себе начальник колонии и передал ему документ, где было написано, что Айтмурзаева следует выпустить на свободу «за отсутствием состава преступления».
— На следующий день рабочие на силикатном заводе устроили прощальный вечер. Они принесли самогон, огурцы, картошку и рыбу. Женщины плакали. Говорили: «Как так можно? Ни за что несколько лет сидел! Всю молодость угробили!» На тот момент мне исполнилось 26 лет, — рассказывает мужчина.
После освобождения Айтмурзаев вернулся в Казахстан. Он восстановился в институте, а через полгода получил диплом. Многие экзамены он не успел сдать. Но декан факультета, встретив Курмангазы, обрадовался. Сказал: «Слава богу, что ты жив, здоров!» Затем он завел его в свой кабинет и сказал, что по всем предметам, которые Айтмурзаев не успел сдать, поставил оценки 4 и 5.
После защиты диплома Айтмурзаев был на встрече с театралами в Алма-Ате, которые готовились открывать первый театр в Павлодаре и набирали актеров. И «как главный патриот» мужчина первым поднял руку из всех желающих поехать туда. В Павлодаре Курмангазы проработал 15 лет.
В течение этих лет произошло много всего, но главными событиями Айтмурзаев считает развал СССР и получение Казахстаном независимости. По его мнению, именно декабрьские события 1986 года в Казахстане дали толчок обретению советскими республиками независимости.
