Сергей Азимов: «Человеку нужно понимать, ради чего он проживает эту бренную жизнь»

Подробности

5707

27.06.2024

Александр КРАСНЕР, главный редактор «Новой газеты-Казахстан», ассистент оператора 3-й категории, ТПО-2, киностудии «Казахфильм». Фото из архива Сергея Азимова

Интервью с известным казахстанским кинематографистом накануне его 70-летия

Справка «Новой-Казахстан»

Сергей Жумабаевич Азимов — советский и казахстанский кинорежиссёр, член Союза кинематографистов СССР (1982), лауреат премии Ленинского комсомола Казахстана (1990), заслуженный деятель Казахстана (1996) Автор известных документальных фильмов, таких как«Заповедное место» (1989). «Неизвестные страницы жизни Избранного», «Я называю Абая отцом» (1997),«История одной любви» , «Ничего невозможного нет», Исполнительный директор филиала «Телерадиокомплекс Президента РК» в Алма-Ате. В 2001—2002 годах главный продюсер ТПО-I ЗАО «Агентство «Хабар». С мая 2002 по ноябрь 2007 года генеральный директор РГКП «Национальная компания «Казахфильм» им. Ш. Айманова. Президент международного кинофестиваля «Бастау»

- Недавно о тебе вышла передача на телеканале «Абай». Меня тоже пригласили в ней участвовать, как твоего друга, который знает тебя почти полвека. Но у меня она оставила удручающее впечатление: наспех, небрежно смонтированная, многие высказывания участников вырваны из контекста. Мой рассказ о тебе и о людях, с которыми мы с тобой работали на студии «кастрировали сильно».

- Эта передача, если мне память не изменяет, называется «Имена». Мне позвонили и предложили ее сделать про меня, безотносительно моего юбилея.

Сейчас, насколько я понимаю, есть какие-то продюсерские компании, думаю, у них есть какой-то тематический производственный план, и они выпускают такого рода, такого формата, как сейчас принято говорить, передачи о людях, которые состоялись в своей отрасли, в своей профессии. Отправляют съемочные группы, в основном из Астаны, например, в Алма-Ату, где у них несколько объектов, несколько персонажей, и они их «окучивают». Ставят камеру, микрофон и говорят, у нас к вам ряд вопросов. Конечно же, они предварительно, очень быстро, наспех, прочитали все, что обо мне написано в интернете, составили приблизительный перечень вопросов. И вопросы, в общем-то достаточно шаблонные. Такой, знаешь, конвейер, который не дает возможности ничего осмыслить, понять, и рассказать о человеке, как о личности, индивидуальности. Всё поставлено на поток. Я на себе ощущал эту спешку.

Но, ты-то хочешь рассказать о том, что в тебе наболело. Ты говоришь о своем творческом и жизненном пути. В конце концов, ты им рассказываешь, о каких-то вещах для тебя очень важных, потому что режиссура, драматургия, продюсерство, документальное кино - это одна из интереснейших, смыслообразующих профессией, через которую мы сами того не замечая, воспринимаем мир.

Мой внутренний мир сформировался во многом и благодаря моим героям. Мне жизнь подарила просто уникальную возможность знакомства с людьми, которых я могу одним словом определить – личности, которых мне вовремя посчастливилось запечатлеть, и сохранить не только эту фактологическую память, но и память духовную, их отношение к тем непростым процессам, которые они преодолевали в 30-е, 40-е, 50-е годы, пытаясь остаться самими собой. Это был человеческий подвиг - не скурвиться и не предать.

И, разбираясь в этих личностях, ты становишься не только умнее, но и, по отношению к себе, гораздо критичнее. Достаточно назвать имена Макен апай Мужамеджановой, внучки великого Абая и Кайыма Мухаметханова, выдающегося абаеведа из моего фильма «Мен Абайды әке деймін».

Предлагая участников для этой передачи, которые бы обо мне что-то сказали, я невольно формировал, так скажем, ее содержательную часть, потому что с каждым из моих друзей, участников этой передачи, меня связывали не только профессиональные, но и человеческие, порой, непростые, уникальные отношения, в которых всегда был смысл - почему я с ними дружу, чем они мне дороги. И вдруг ты видишь, что их высказывания вырваны из контекста, что они говорили, по смыслу, наверное, что-то другое. Один из моих друзей, участник этой передачи, Бигельды Габдулин попросил меня позвонить ее создателям и попросить у них исходник, чтобы мы для себя могли смонтировать всё, что наговорили. Я позвонил, мне ответили, что все уже стёрли. Понимаешь?!

Стремление сохранить профессиональный уровень – это попытка каждый раз отказываться от штампов. Начиная каждый свой фильм, ты понимаешь в какой-то момент, что ничего не умеешь. И уже потом начинаешь продираться через дебри. А когда ты видишь, что работы твоих коллег преимущественно состоят из штампов, становится грустно...

«Урок памяти»

- Давай, знаешь, что сделаем? Восстановим, по крайней мере, важные моменты, о которых рассказывал я, и которые в этой передаче «кастрировали».

Начнем с твоей курсовой работы про Зою Космодемьянскую - «Урок памяти». Они его коротко упомянули, упустив главное. Я рассказал, как ты, второкурсник ВГИКа, пришел домой к Любови Тимофеевне, маме двух Героев Советского Союза Зои и Александра Космодемьянских. Она даже книжку о них написала «Повесть о Зое и Шуре». И первое что ты увидел у нее в комнате - большую фотографию казненной Зои, лежащей на снегу, с петлей на шее…

- Я был парализован. Сказать, что это был шок... Нет, это не шок... Это то, что не укладывалось в мое сознание. Это паранормальность какая-то. Или психическая ненормальность. Эта фотография у неё на видном месте была. Но как можно жить, всё время видя это?!

Я как к ней попал? Это было накануне тридцатилетия победы - 1974-75 годы. «Комсомольская правда» опубликовала о ней, матери двух Героев Советского Союза, как тогда принято было, большой парадный очерк.

А я пришёл и увидел совершенно другое. Пожилую, сухонькую, очень раздражённую, изолированную уже от всего мира, женщину. Она мне долго рассказывала о том, что ей, то ли из Министерства обороны, то ли ещё откуда-то, прислали поздравительную телеграмму, но она не смогла ее прочитать, потому что маленькая собачка, которая у нее жила, эту телеграмму разорвала.

Я знал, что она часто выступала в школах, в институтах, на предприятиях. Но у меня возникло ощущение, что она никому не нужна была. Её использовали, выжали и из-за ненужности отодвинули. Но я, в хорошем смысле, провинциал, казах, который воспитан традиционно в уважении к старшим, впервые увидел пожилого, никому не нужного человека. И я понял, что советская система с ней сделала.

-То есть в миф о героизме своей дочери она не просто поверила, а жила им?

- Да. Снимая фильм, я стал разбираться, и все это оказалось мифотворчеством. Я встречался с Артуром Карловичем Спрогисом, красным латышским стрелком, профессиональным разведчиком-нелегалом, прошедшем Испанию. Он полжизни прожил за пределами Советского Союза. А в годы войны был начальником этой разведывательно-диверсионная школы, в которой готовили Зою Космодемьянскую.

И он мне сказал, что если бы Зоя вернулась, то он бы ее отдал под трибунал. Потому что у нее было четкое задание. А она на патриотическом подъеме подожгла конюшни.

Диверсантов на задние запускали тройками. И когда они проходили обучение, между собой не контактировали, чтобы, если кто-то попадётся в руки врага, никого не предал, они не знали даже имен друг друга. Всё было продумано четко, и даже не жестко, а жестоко. Все понимали, что пытки будут.

Когда в «Правде», в январе 1942 года, появляется материал, известного журналиста, публициста Петра Лидова «Таня» (так назвала себя Зоя на допросе), тогда и родился миф о героической девушке-партизанке, не выдавшей врагу военную тайну.

Ей нашли и, так называемых боевых подруг. Но о какой дружбе могла идти речь? Девушки в разведывательно-диверсионной школе проучились несколько месяцев и почти не контактировали между собой.

В итоге, боевых подруг у Космодемьянской оказалось немало. И «воспоминания» о Зое они превратили во вторую профессию. Многие из них этим зарабатывали. Самые «близкие» посетили по несколько раз со своими рассказами все страны, где тогда находились советские войска, начиная с ГДР, Чехии, Польши, Венгрии, Болгарии, и заканчивая Монголией.

-А какая реакция была у твоего мастера, легендарного Романа Кармена на твой фильм? Ему-то военная тема, как никому другому, близка…

-Увидев мой материал, он сказал - будешь монтировать с Олей Трофимовой, в моей монтажной. Она его постоянный монтажёр. Вот и всё. Ты понимаешь, это выше любых похвал…Кармен оценил мой труд и оставил меня на курсе, а до этого хотел отчислить за мою пассивность при обсуждении и разборе фильмов.

Позже он рассказал мне, что хотел снять картину о своём боевом товарище, танкисте, с которым воевал в Испании. Потом этот человек попал в плен. А после плена был осужден по 58-й статье (измена Родине) и попал в лагерь. Но Кармену, несмотря на все его регалии и заслуги, не дали сделать эту картину.

Я его как-то спросил: «Роман Лазаревич, вы Герой Соцтруда, народный артист СССР, лауреат Ленинской и нескольких Государственных премий, но за последние 20 лет не сняли ни одной картины на материале советской действительности». И он мне честно ответил: «Так как я хочу, мне снять не дадут. А так, как они хотят, я снимать не буду».

Я не могу сказать, что он был замечательный педагог. Он педагог нереализованный был. У него на нас не хватало времени. Но по отношению к нам он был честен.

А мой очень близкий друг и сокурсник Женя Пашкевич, по поводу «Урока памяти» сказал - мне кажется, что ты эту картину снял с перепуга.

– С перепуга? Почему ему так показалось?

–Видимо, потому, что канонизированный советской пропагандой подвиг я подверг сомнению. А это тогда было небезопасно. Мне было 19 лет, когда я снимал эту картину. Я продирался через сложившиеся стереотипы и нарративы, которые существовали тогда, стараясь их разрушить.

-Да и сейчас в России это опять не безопасно. Можно попасть под уголовную статью за искажение истории Великой Отечественной войны. Там недавно еще один фильм про Зою сняли. А до этого про подвиг 28 панфиловцев. Мифотворчество продолжается…

- Вот такой своеобразный «урок памяти». Я же неслучайно так свой фильм назвал. С двойным смыслом. Когда я пришел в школу, которая носила имя Зои Космодемьянской, то думал, что ученики и учителя мне про нее и ее брата Сашу начнут рассказывать: вот ее парта, а вот – его. А они с гордостью - у нас Лев Лещенко учился. Ведут и показывают фотографию этого Льва - такой уверенный московский мальчуган со взглядом победителя. Для них Лещенко был интереснее и ближе мифических Зои и Шуры. Потому что ребят, которые учились в этой школе, ветераны, приходившие сюда чаще, чем куда-либо, замордовали на, так называемых, «уроках памяти», своими рассказами. В прошлом году один из ветеранов о трех подбитых им танков вспоминал, а в этом году – уже о пяти… А ребята-то чувствовали фальшь.

Я не осуждаю ни в коем случае ветеранов, которые рассказывали о своих подвигах, да, они воевали… Но, когда по телевизору показывали военные фильмы, мой отец просил - переключи. Он почти не рассказывал о войне. От него я усвоил: война – это плохо, война – это жестоко, война – это бесчеловечно. В войне нет победителей.

Но кто бы, что ни говорил, и для меня, и для тебя, и для многих наших сверстников эта война останется Отечественной. Великой Отечественной! Потому что это война наших отцов. И ты, пацаном видишь, а потом всю жизнь помнишь, как отец мучается от фронтовых ран…

Мой отец вернулся с фронта, какое-то время работал и заболел. Ему дали инвалидность и, в принципе, он мог вообще больше не работать. Но как человеку, прошедшему войну, у которого семья молодая - не работать? И отец начал свою журналистскую и литературную деятельность. Он с каракалпакского и казахского (языки очень похожи) переводил литературные произведения на русский.

У каждого народа, особенно у среднеазиатских и кочевых, героический эпос - это практически народный учебник истории. У каракалпаков есть знаменитый « Қырық Қыз» («40 девушек»). И его литературный, поэтический перевод на русский язык делал Арсений Тарковский. А подстрочник готовил мой отец. Я пацаном был, мне лет десять – одиннадцать, и конечно никакого Арсения Тарковского я не знал. А он оказывается в моей жизни присутствует.

Для многих московских, так же, как и для казахских, узбекских, грузинских поэтов, переводы - это была возможность зарабатывать, такая очень хорошая «кормушка».

- Да. Ну, это и творчество было тоже. У меня отец переводил многих казахских детских поэтов…

- Ну, вот видишь. Так вот, я помню этого человека с глубокими морщинами, и помню, у него был протез на ноге. Его поселили на даче Совета Министров. Меня отец брал меня с собой, я сидел в сторонке, пока он с ним очень долго разговаривал. Отец, видимо, объяснял ему смысл многих слов, потому что в подстрочнике все нюансы передать невозможно. Это очень-очень кропотливая, тонкая работа.

Я знал, что такое эпос. Казахский героический эпос – это то, что меня формировало. Я долго считал, что «Рустем Дастан» («Сказание о Рустаме») - это казахский эпос. А это оказалась поэма Фердоуси «Шахнамэ». Но она была переведена казахским поэтом Турмагамбетом Изтлеуовым(который был гоним и подвергался репрессиям) настолько талантливо и настолько ярко исполнялась нашими жыршы, что стала частью казахской словесности и культуры.

«Музыкальная Алма-Ата»

- Кстати, мы с тобой познакомились в 1976 году на картине, о современной казахстанской культуре «Музыкальная Алма-Ата». Я работал на ней ассистентом оператора у выдающегося Виктора Леонидовича Осенникова и у начинающего (в последствии, не менее выдающегося кинематографиста) Ораза Рымжанова. Об этом я тоже рассказал в передаче «Имена». Но мой рассказ редакторы из нее вообще убрали. Поэтому предлагаю совместными усилиями его восстановить.

- Мы с тобой были почти одного возраста. И эта картина, не только у нас с тобой оставила заметный след, она оставила заметный след у моего со-режиссера Булат Омарова, и выдающегося советского оператора Виктора Осенникова, и у его, начинающего тогда путь в кинематографе, коллеги Ораза Рымжанова. Ни Виктора, ни Ораза уже нет. Да, Булату - семьдесят семь. Но это было хорошее время. Мы окунулись в творчество. Во многом благодаря замечательному, на мой взгляд, человеку, которого сейчас бы назвали прогрессивным продюсером, Камалу Смаилову. Он тогда был председателем Госкино Казахской ССР.

Идея фильма у нас родилась в разговорах с ним. На культурном небосклоне Казахстана появилась плеяда ярких молодых звезд мирового масштаба: певица Роза Рымбаева, скрипачка, второкурсница Алма-Атинской консерватории, Аман Мусахаджаева, божественно красивый, с каким-то волшебным голосом, тенор Алибек Днишев, трио сестер Накипбековых, Амангельды Сембин, который стажировался в Ла Скала. Но его звезда, как вспыхнула, также быстро и погасла: он, увы, не прошел испытание известностью, славой…Они все появились в одно время. Мы тоже были молодыми. И Камал Смаилов предложили сделать картину об этой нарождающейся новой волне в казахском искусстве.

В расцвете своих творческих сил прибывала Бибигуль Ахметовна Тулегенова. Она была красавицей, она была королевой, она была божественной с удивительным солнечным голосом.

Но нам напомнили, что у нас в стране искусство –многонациональное, поэтому в фильме должны присутствовать, независимо от их степени дарования и таланта, представители и других национальностей: обязательно корейцы и уйгуры.

- Я помню, как мы с Оразом Рымжановым оперного певца, народного артиста Казахской ССР Василия Яковенко в березовой роще «Ак Каин» снимали...

- Не буду называть фамилии нескольких известных наших артистов, которые узнали, что их нет в списке участников фильма, подняли скандал, и нас заставили снять их порционно.

Но была одна «звёздочка» по фамилии Баймулдина, с которой мы намучились и настрадались. У неё каких-то выдающихся вокальных данных не было. Но она была очень женственная, уютная, как пуфик. Нам ее навязали сверху. Она приехала на съемки и заявила, что у нее два с половиной часа. Когда ей сказали, что костюм, в котором она появилась не подходит к фону, на котором она должна была сниматься, она отрезала, что тогда вообще сниматься не будет. И мы её сняли так, как она хотела.

Съемки этой картины на уровне ЦК курировал секретарь по идеологии Саттар Имашев, увидев костюм Баймулдиной, похожий на женскую комбинацию, он сказал: «У меня такое ощущение, что она вышла из спальни». И мы пошили ей другой концертный костюм и пересняли её.

А когда сдавали эту картину, нам сказали вообще убрать ее из фильма. Оказалось, всё банально: она была фавориткой очень известного человека в стране. А его родственник, самый высокопоставленный чиновник в государстве, узнав, что она снимается в нашем фильме, приказал «вырезать» ее. Потом, спустя много лет, я узнал, что она дочь комиссара 101-ой национальной бригады, состоявшей из цвета казахской интеллигенции, который погиб в 44- ом.

Прошло лет 10, и однажды я шел по коридору студии, а на встречу мне делегация Коммунистической партии то ли Италии, то ли Франции. И мне говорят, что сейчас в просмотровом зале этим коммунистам будут показывать «Музыкальную Алма-Ату». Думаю, дай зайду, посмотрю, давно не видел. Смотрю: на фоне смены времен года, когда золотую осень меняет снежная зима, замечательно играет на скрипке Аман Мусахаджаева. Мне этот эпизод очень нравился. Потом должны быть сёстры Накипбековы, а за ними пианистка Гульжамиля Кадырбекова. И когда дело доходит до эпизода с Накипбековыми, оказывается, что его грубо вырезали из фильма, потому что младшая из сестер, Альфия, виолончелистка, ученица Ростроповича, стала «невозвращенкой» во время гастролей в Лондоне, то есть, попросту сбежала в Англию. Был большой политический скандал, это - такая оплеуха! У меня было ощущение, что меня без наркоза, по-живому режут, когда я увидел, что этот эпизод выбросили.

Меньше всего я хотел заниматься политикой, но она всё время вмешивалась мою жизнь.

«Интервал»

В 1982 году я снял фильм «Интервал». Оператором был великолепный Жора Гидт (сейчас он живет в Германии, а до этого снял фильмы: «Сестра моя Люся», «Тройной прыжок Пантеры», «Выйти из леса на поляну», «Волчонок среди людей», «Тот, кто нежнее...»). Мы за две недели с отарой овец прошли путь от джайляу до мясокомбината, и снимали как голодные овцы жрут друг на друге шерсть, а потом гибнут. Я считал, что за судьбой чабана стоит судьба казахского народа. Тогда в некоторых овцеводческих районах существовало правило - после окончания сельской школы выпускник должен был отработать два года в овцеводческой бригаде. Это было по сути - крепостное право.

- Позже на эту тему мощный фильм сделал Сергей Дворцевой – прогремевший по всему миру «Тюльпан»…

- Наша картина «Интервал» полгода пролежала в аппаратной ЦК Компартии Казахстана. Ее первый секретарь Димаш Ахметович Кунаев посмотрел наш фильм и сказал, что его нельзя показывать, потому что народ не готов к такой жесткой правде. Но в том же году проводился Всесоюзный кинофестиваль фильмов на сельскохозяйственную тему, и я показал «Интервал» членам жюри этого фестиваля.

На следующий день они были на приеме в нашем ЦК Компартии, и там председатель жюри, которому дали слово, сказал, что есть такая картина, и, если Казахстан представит её на конкурс, для них это будет большой честью, и есть большая вероятность, что фильм получит один из главных призов. После обеда мне позвонил председатель Госкино Казахской ССР Олжас Омарович Сулейменов, который поначалу всецело меня поддерживал с этим фильмом, и неожиданно сказал: «Сергей, этой картины в природе нет».

- Почему он так сказал?

- Потому что, несмотря на его доброе отношение ко мне, для него авторитет, вес и мнение первого секретаря ЦК Компартии Казахстана, члена Политбюро ЦК оказались гораздо важнее, чем 20-минутный «Интервал» молодого режиссера. Потом эту картину перемонтировали и один раз показали на казахском телевидении.

- Слушая твой рассказ, я вспомнил как мы, увы, уже с покойным, Эдиком Боярским (он был оператором, я его ассистентом) в начале 1977 года проехали по заданию ЦК Компартии в 40-градусные морозы две области Казахстана: Семипалатинскую и Павлодарскую, чтобы снять массовый падеж скота. В районе Чарска мы сняли жуткие кадры джута. Это зрелище не для слабонервных. Бедные чабаны, зимой жили в юртах с земляными полами. Наши сюжеты нигде не показывали, они были для закрытого просмотра в ЦК Компартии Казахстана.

- Вспомни, когда по разнарядке в Казахстане должны были довести количество поголовья овец до 50 миллионов. А реально 37 или 38 миллионов было. Тем не менее, тогда было мощное овцеводство и животноводство. Велась научная племенная работа…

Арал – поминальный плач

Считаю, что я родился в очень интересное время и в очень интересном месте. Я формировался достаточно органично в провинции. Она во многом способствовала свободе моего мироощущения, мировосприятия. Я знаю, что такое тяжелый физический труд. С 6 класса с середины сентября до конца ноября мы собирали хлопок. Норма - 30 килограмм в день. Надо было все время ходить согнувшись, даже, когда спина и поясница ноют. Так мы учились терпеливо преодолевать трудности.

Я родился на берегах Аральского моря и самой большой реки Центральной Азии – Амударьи, которая впадала в него. Когда ты, мальчишка 7-8 лет, стоишь на этом берегу реки, а другого берега не видно - мир тебе кажется бесконечным, а впереди огромная-огромная жизнь. Потом проходит 20 лет, и другой берег уже близко, а реку можно перейти вброд. До моря она уже не доходит, да и моря уже почти нет…

-Ты же снял кино про это – «Жоктау. Хроника мёртвого моря»…

- Жоктау — это поминальный плач, целый пласт в народной поэзии. Обычно оплакивают женщины, а провожают усопшего в последний путь на кладбище – мужчины. Оплакивать усопшего имею право только те, кто видел и знал этого человека при жизни. Это не просто плач. Это плач очевидца, который рассказывает каким был человек, какой след он оставил на этой земле. Поэтому я назвал фильм «Жоктау» - я видел Арал живым, я в нём купался.

В 1985 году мы с Юрой Резниковым написали сценарий. Он назывался достаточно компромиссно: «Я вернусь к тебе, море».

И нас из года в год отодвигали в тематическом плане. В1987-м году я поехал в Госкино СССР в Москву к начальнику управления по производству документальных и научно-популярных фильмов товарищу Проценко. Он знал меня и мои картины. Я говорю, вот мой сценарий. Он прочёл и сказал - пока я сижу в этом кресле - фильма не будет. Уходя, я ответил, что всё равно сниму этот фильм. И в 1989 году я снимал эту картину уже без Госкино, по заказу Общества охраны природы и Общества охраны памятников Казахской ССР. Вовсю шла перестройка и все стало можно, только денег-то никто не давал.

Мы отсняли практически 80% картины. И ты можешь себе представить, мне домой звонит Жанна Абдрахмановна, начальник ОТК ЦОПа (технического отдела «Казахфильма»): «Сергей, вы подъезжайте. Надо смотреть». Почти все после проявки оказалось снято не в фокусе и с плёночным браком. Я был парализован, впал в ступор. Меня такая апатия и такое безразличие одолели… А моя картина «Казахфильму» не нужна была. Она заказная. Студию не интересовало, что я там снимаю. Я очень благодарен Жанне Абдрахмановне, она сказала: «Серёжа, я вас понимаю, но придется все переснять.

-А кто был оператором?

- Василий Парфенов, совершенно замечательный оператор «Казахтелефильма». Он мне всё время говорил, мол, у меня что-то с глазами. Оказывается, он начал слепнуть. Потом он уехал на родину, в Якутию, и там был председателем местного гостелерадио. А переснимал фильм киргизский оператор Болот Алимбаев.

«Кочевник»

- Продолжая восстанавливать, то, что не вошло в передачу «Имена», хочу остановиться на том, как благодаря твоему умению дружить, тебе удалось уговорить известного режиссера Сергея Бодрова – старшего доснять первый американо-казахстанский блокбастер «Кочевник», и тем самым не только спасти уже почти похеренный проект, но и студию «Казахфильм». В передаче об этом рассказано очень сумбурно.

- Нет, проект был не похеренный, он был сложный. Его запустили до меня - в апреле 2002 года, а я стал директором киностудии «Казахфильм» в начале мая. И основные параметры, и очертания этого международного проекта были уже сформированы.

Замах был на мировой блокбастер, но ни «Казахфильм», ни вся киноотрасль Казахстана, как технически, так и психологически, и кадрово были не готовы к этому. Нужно все было делать по стандартам и лекалам голливудского кино. Кроме того, этот проект культурная и кинематографическая общественность восприняла неоднозначно, потому что мы никогда ни с чем подобным не сталкивались. Ситуация усугублялась тем, что «Казахфильм» находился в достаточно плачевной производственной и финансовой ситуации. В 2001 году была снята всего одна картина, а до этого несколько лет подряд - одна-полторы картины в год снимались. Финансирования было никакое. Хочу сказать, что, запустив «Кочевника», мы параллельно к концу 2002 года сняли еще 6 полнометражных картин. Благодаря «Кочевнику» началось техническое перевооружение студии, на которое было потрачено 5,5 миллионов долларов из бюджета этого фильма. И когда говорят про его почти 40-миллионный бюджет, не надо забывать, что вот эти 5,5 миллионов ушли на переоборудование всей студии: на камеры, свет, монтажные столы, пульты для записи и сведения звука и так далее.

На съемках «Кочевника» вообще поменялось отношение к нашим национальным костюмам. Раньше мы считали, что они должны быть слишком яркими, помпезными. А степь не терпит и не принимает яркое, вызывающее. Наши и зарубежные специалисты изучали историю казахского степного костюма, и вдруг поняли, что нам до этого навязывали стереотипы – так степняки не одеваются. Я беру единственную фотографию своего деда и вижу на ней - какие костюмы были. В итоге, мастерами высочайшей квалификацией было пошито огромное количество национальных костюмов, которые до сих пор используются в других исторических фильмах, например, в «Казахском ханстве», и «Жау жүрек мың бала». Я видел там эти костюмы. Их просто перелицовывали и что-то подшивали.

Кроме того, было изготовлено огромное количество реквизита: оружие, пушки, стрелы, пики, щиты, стремена, сёдла для четырех тысяч всадников. А какая музыка была написана итальянским композитором для картины! Лауреаты «Оскара», голливудские и европейские художники-постановщики в районе Капчагая за миллион долларов построили грандиозную декорацию старого Туркестана. Я молил Всевышнего, чтобы она до конца съёмок простояла. А она простояла годы. Я понимал, что это уникальное сооружение и безуспешно пытался взять ее на баланс студии. Потом в ней были сняты десятки других исторических фильмов, не только казахстанских. А недавно прочитал информацию, что вице-президенту национальной компании «Казахфильм» дали пять лет условно за то, что он в 44 раза ниже себестоимости продал эту декорацию, но в этом не только его вина, а прежде всего его прежних руководителей.

Многие кинематографисты, которые хотели научиться профессии у зарубежных специалистов, работали на этом проекте. Замечательный киргизский оператор, к примеру, Хасан Кыдыралиев, был камерменом на одной из камер. Сабит Курманбеков работал художником. Десятки волонтёров, которые сегодня составляют новую генерацию казахской режиссуры и продюсерства - это те, кто прошли школу «Кочевника».

Алия Увальжанова, однажды сказала, что без «Кочевника», не было бы «Жау жүрек мың бала», где она в последствии была продюсером. От «Кочевника» для всей киноиндустрии Казахстана был масштабный мультипликативный эффект.

Тем не менее, вокруг проекта было постоянное напряжение. В СМИ чего только о нем не писали. Из четырех тысяч лошадей сдохла одна, и вокруг этого такой ажиотаж раздули, как будто начался падёж скота.

Наша, так называемая, независимая пресса явно мешала проекту, вставляла палки в колеса, говорили о том, что фильм, воспевающий феодальные байские традиции, снимается в тоталитарной стране, где царит диктатура и нарушаются права человека.

Все это происходило в тот момент, когда я должен был решить - или продлеваю контракт с группой, в которой почти 200 иностранных специалистов, или издаю приказ о консервации картины. На 80-85 процентов она была готова. Осталось отснять 15-20 процентов. Но погода в ноябре испортилась, пошел снег. И возобновление съёмок стало возможно только весной. А за это время чёрт знает, что может случиться. Чтобы закончить съёмки оставалась неделя. Если я продлеваю контракт, то должен следующий транш проплатить. И если бы режиссеры Талгат Теменев (с казахстанской стороны) и Иван Пассер (с американской) твердо сказали бы мне, что будут снимать и в снег, и в слякоть, я поменял бы решение. Но режиссерский тандем не только не был готов к этому, но и вошел в конфликт друг с другом.

Иван Пассер потребовал на завершение дополнительно ещё 15 миллионов долларов. А у нас было только 5, и Пассер со скандалом ушел с проекта.

- Я читал, что Иван Пассер упрекал Теменова, что ему все приходилось делать одному…

- На съемках они находили какое-то мирное сосуществование. Теменов в основном за казахскую специфику отвечал. А Пассер снимал медленно. Он был другом Милоша Формана. И то, что он стал постановщиком «Кочевника», было условием Формана, который в этом случае согласился стать одним из основных продюсеров картины.

-Ты с Форманом встречался?

- Однажды пожал ему руку в Лос-Анджелесе и все. Мы ждали, что Милош приедет и поможет принять решение о консервации. И все шло к этому. Но наша «независимая» пресса такие страсти раздула вокруг картины, что Форман сказал, не приеду, мне мое реноме дороже…

На помощь пришел автор сценария и художественный руководитель картины Рустам Ибрагимбеков (сценарист «Белого солнца пустыни» и оскароносного «Утомленные солнцем».). Его восточная мудрость, уважительное отношение к казахской культуре и казахской истории, абсолютно чёткое понимание, что такое кинопроизводство, помогли мне принять трудное, и как позже выяснилось, единственно правильное решение о консервации картины.

Конечно, если бы казахский со-режиссер Талгат Теменов был в состоянии доснять картину сам, мы бы предоставили ему такую возможность, но он вслед за Пассером, тоже запросил на досъемку 15 миллионов долларов. И мы стали искать режиссера, который готов закончить фильм за оставшиеся деньги. Мало того, нам нужен был профессионал, знакомый с условиями и западного, и нашего кинопроизводства, знающий «Казахфильм» изнутри. На наше счастье на студии в это время оказался Сергей Бодров-старший, который когда-то начинал на «Казахфильме» свой режиссерский путь. У него не состоялся проект о поэте-воине Махамбете по сценарию Олжаса Сулейменова, и он решил готовиться к съемкам своего знаменитого «Монгола», а на досъмках, схожего по масштабу и тематике «Кочевника», как раз мог обкатать какие-то приемы. В общем, все совпало.

Но на этом мои мытарства с «Кочевником» не закончились. Один из главных участников нашей творческой группы, имя его я принципиально называть не буду, передал в администрацию президента черновой монтаж картины. Когда я спросил его зачем? Он ответил, что хотел поспособствовать лояльному и доброжелательному отношению к проекту со стороны президента.

Через какое-то время мне был звонок, и было сказано, что с вами сейчас будет разговаривать глава государства, и просьба, чтобы рядом никого не было.

Я начал перебирать в уме варианты разговора: понравилось; понравилось, но есть замечания и - не понравилось. И прикинул три варианта моих ответов.

«Это мой проект, это мой ребёнок – это была первая фраза президента. - Вас там много собралось, вокруг этого проекта, создателей и инициаторов. Нет главной идеи - объединения народа в государство. Где борьба за независимость? У вас там только все туда-сюда скачут»

Я машинально стал делать какие-то записи, ожидая одного, когда он выпустит пар. Я-то понимал, что черновой монтаж даже профессионалы многие не могут смотреть. А тут человек вообще не кинематографист. И стал приводить ему доводы. Говорю, знаете, у нашего главного лирического героя, по сценарию, есть внутренние монологи и он в них обо всем, о чем вы сказали, рассуждает на протяжение всей картины.

Чувствую, президент прислушивается к моим доводам. Потом им был задан вопрос: «Ты гарантируешь, что фильм будет?»

Я понимал, что нужно ответить достаточно определённо и сказал, вы знаете, я профессионал, и тот материал, который отснят и ещё будет доснят, даёт возможность сделать картину на высоком профессиональном уровне и художественно убедительно, где всё то, о чём вы говорите, будет показано, и со своей стороны я сделаю всё возможное и невозможное, чтобы это было так.

- Ладно, будем ждать. А то я вас там закрою и открою киностудию в Астане, – пригрозил президент.

Когда я положил трубку, у меня от напряжения в прохладном кабинете взмокла спина. Я даже не заметил, как встал во время разговора с президентом. И с ужасом подумал, что если съемки фильма остановят, начнется грубое административное вмешательство, нами займется финпол или кто-нибудь еще... У нас же страна проверяющих организаций. Когда я пришел на проект, и мы еще даже не начали снимать, у нас уже сидело около восьмидесяти с лишним проверяющих. Как же они могли пропустить такой куш?

Премьера «Кочевника» состоялась в Астане 6 июля, это был день 65-летия президента. Полный зал, депутаты, министры…

Главному инициатору этого проекта фильм понравилась. Он взял микрофон и сказал: «Вот позади меня стоит директор киностудии. Несколько месяцев назад у нас с ним состоялся жёсткий мужской разговор. Я не знаю, как он этот разговор выдержал, но сегодня все свои слова я хочу забрать обратно».

Лучше бы он этого не говорил, потому что я увидел лица тех людей, про которых Рустам Ибрагимбеков сказал, что нашу страну губит зависть.

После «Кочевника» мне уже ничего не страшно. А картина понравилась большинству зрителей, она была первой за долгие годы, которая во многих странах мира обратила их внимание на казахов. Ко мне пацаны подходили и говорили, ага, я иду смотреть этот фильм в четвертый раз…

«Кочевник» возродил дух «Казахфильма».

Выдавливая из себя постимперского раба

-Но сейчас «Казахфильм» не в авангарде кинопроцесса.

- Меня сегодня больше всего волнует, не это, а то, что не найдено точное местоположение всех участников кинопроцесса.

-Что ты имеешь ввиду?

- Нет преференций и системы поддержки национального кино. – Но сейчас, как никогда, в кинотеатрах идет много казахстанских фильмов…

- Но какое кино показывают? Комедии про келинок? Да «Ограбление по-казахски, американски, корейски, турецки?.. Я не против «Келинок», «Ограблений» и всего этого КВН-овского кино. Оно нужно. Но нужно и другое, поднимающее острые социальные проблемы. Нужно кино о переосмыслении места нашего народа в мировом историческом процессе, о том, как происходило формирование национального сознания. Мы регион и нация, которые находятся на стыке процессов.

Сегодня малообразованность и невежество становятся нормой. С экранов телевизоров, каналы, особенно российские, это невежество и агрессивность проповедуют каждый день и кощунственно эксплуатируют тему Великой Отечественной Войны. Забывать ее нельзя, говорить нужно. Но там сплошная фальсификация и подмена. Полуправда опаснее лжи.

Мы все-таки евразийского склада нация, и культура у нас больше европейская, а не китайская, хотя мы и находимся рядом с Поднебесной. Почему сейчас вдруг стали говорить, что Европа – это плохо? А 15-20 лет назад все говорили, что нам надо двигаться по европейскому пути к евроинтграции.

Наша трагедия в том, что мы когда-то оказались в составе Российской империи. И до сих пор живем мифом о том, что добровольно к ней присоединились. По своему жизненному укладу мы были более свободными: не нравится мне этот хан, я перекочевал к другому. Демократия и свободомыслие с учётом многообразия культур – вот что присуще нашему народу, в котором заложен очень мощный код выживания, потому что не только казахи, но и казахстанцы, живущие на этой территории, прошли через серьезные испытания.

Есть малочисленные народы, но не бывает малых культур. И когда заместитель председателя Госдумы говорит «какие-то удмурты, но они все равно русские», ты понимаешь, вот оно постимперское сознание, от которого надо избавляться, выдавливая, как Антон Павлович Чехов, из себя раба.

Я взял справочник переписи населения Российской империи 1897 года, в нем - 140 народов. Из них сегодня, в лучшем случае, сохранилось 70. Знаешь, как там ненцы записаны? Самоедами. Ничего уничижительнее придумать нельзя. А у них, в ненецком языке тридцать с лишним слов, обозначающих оттенки белого снега. Это какая великая культура!

Процессы открытые и закрытые

Вот чем последние два-три месяца жила наша страна? Одним процессом над бывшим экс-министром экономики Бишимбаевым, убившем свою гражданскую жену. Я не против того, чтобы такого рода процессы были публичными. Но этот превратили в реалити-шоу… И беспрецедентные паводки, которые в это же время затопили половину страны оказались на обочине информационной повестки, ушли на второй план.

По сути, судились две непростые семьи. С одной стороны, близкая к Назарбаеву семья Бишимбаева, с другой - семья погибшей Салтанат, родной дядя, которой был акимом Павлодара. То есть, обе семьи находились при власти. Поэтому этот процесс должен был стать судом над порождением порочной 30-летней системы, которая нам насаждалась.

Мне по-человечески очень жаль двух глубоко несчастных людей, мать и особенно отца этого монстра и психопата, который был ректором вуза и долгие годы - депутатом.

-Но Бишимбаев-сын - порождение вседозволенности. До этого его осудили за экономические преступления на десять лет, и через полтора года выпустили. Парень решил, что теперь он может делать всё, что угодно, и ничего ему за это не будет.

- Истинная культура казахов начинается с запретов, как ни странно. Нельзя прилюдно читать чужие письма и переписку. Нельзя перечить матери мужа, нельзя унижать сноху. Наверное, не совсем морально грязно отзываться о предыдущей интимной жизни своей гражданской жены (далеко, наверное, не монашеской, так скажем), если ты выбрал её в спутницы жизни и делил с ней супружеское ложе. Это недостойно мужчины. И конечно нельзя за это убивать. Убивать кого-либо вообще нельзя!

В эти же дни, когда шел процесс над Бишимбаевым, в Павлодаре пропала пожилая женщина. Ушла из дома и не вернулась. Её дочь только на вторые сутки обратила внимание на исчезновение родной матери. Стали её искать. И знаешь, где нашли? На кладбище. Она пришла на могилу к мужу и сыну. Видимо там у нее случился сердечный приступ, и она на скамеечке возле их могилы умерла. Информация об этом прошла абсолютно незамеченной. Человек прожил большую жизнь, и вдруг в конце ее оказался никому не нужен. Вот эта трагедия, которая по драматизму и общечеловеческому смыслу превосходит весь процесс над Бишимбаевым. Семья как институт, сегодня переживает трагические времена.

- У меня есть еще одно замечание по процессу над Бишимбаевым - почему его сделали открытым, а процесс по Кантару, который вызывает общенациональный интерес закрыт, запечатан, засекречен? Это же общенациональная трагедия: четыре или пять дней страна оказалась неуправляемой, а виновников этого кошмара судят келейно?

-А скажи мне, пожалуйста, ты не забыл декабрь 2011 года?

-Ты имеешь ввиду Жанаозен?

- Да, когда 16 декабря во время празднования независимости снова пролилась кровь. Это была провокация. Я не поверю никаким политическим реформам пока не будут названы имена тех, кто отдал приказ стрелять по безоружным людям, и тех, кто спровоцировал беспорядки. Это была абсолютно не политическая, а экономическая забастовка, которая продолжалась 6-7 месяцев.

Наша страна очень плохо управляется. У нее нет основопологающего атрибута независимого государства - реально независимого суда…

-А это от страха властьпридержащих, что завтра кто-нибудь из них, президент или премьер-министр, попадут под этот суд сами, если он будет независим от верховной власти.

- Но другого пути нет. Мы должны прийти к этому, потому что только независимый суд изменит всю систему власти и изменит общество. Тогда не будет безнаказанных и неприкасаемых...

30 лет мы жили и думали одно, говорили другое, а делали третье. Самое ужасное, чего мы добились за эти 30 лет - апатия и безразличие стали нормой нашей жизни. В результате, мы породили целое поколение людей, выработавшие в себе принцип, который в народе называется «Моя хата с краю».

Мой старший коллега и друг, кинорежиссер Владимир Пантелеевич Татенко любил повторять, если бы я был такой умный, как моя жена потом…То есть, мы богаты задним умом.

Недавно я приехал со съёмок в Чардаре, это Туркестанская область. Там на народные пожертвования шесть молодых мастеров построили на могиле отца Амана Тулеева красивый надгробный памятник. Они в него вложили свою любовь к знаменитому сородичу. Человеку феноменальному, который безуспешно пытался доказать, что он народный губернатор. По крайней мере, в значительной части своей политической карьеры это ему удалось. Но в конце концов мощная российская тоталитарная система его сломала, и он конформировал, потому и заболел. И как-то у меня там выстроилась линия через нашего земляка Полторанина. Михаил Никифорович, который невольно способствовал восхождению на политический олимп и Нурсултана Абишевича Назарбаева, и Бориса Николаевича Ельцина. Так случилось. Знал он и Амана Тулеева…

Человеку нужно понимать, ради чего он проживает эту бренную жизнь. Какими смыслами её наполнять. А главный смысл - в том, что тебя помнят. И помнят по-разному. Могут помнить, как Ельцина, могут как Назарбаева, а могут как Тулеева…

• < Назад
• Вперёд >