Драка с призраками
- Подробности
- 3315
- 07.06.2018
- Игорь ДУАРДОВИЧ, специально для «Новой»
Кто убил Домбровского: шпана, КГБ или страх, въевшийся за годы сталинских лагерей?
Сорок лет назад умер писатель Юрий Домбровский (1909–1978), главный роман которого «Факультет ненужных вещей», о 1937-м, критики ставят вровень с произведениями Солженицына и Шаламова, а написанный в ссылке «Хранитель древностей» сделал его имя легендарным для людей, отстаивающих свободу духа, и подозрительным для властей. После публикации «Факультета…» в Париже его стали активно преследовать. Смерть Домбровского принято считать местью гэбэшников. Так и говорят: убит за роман. Но есть и другие версии.
В 23 года его арестовали и сослали в Казахстан. В дальнейшем арестовывали трижды, отбывал он сроки на Колыме и в Сибири. В тюрьмах, лагерях и ссылках провел в общей сложности более 20 лет, по сути, целую жизнь. Отделить Домбровского реального от Домбровского мифического непросто. Чего стоит история с неизвестным стихотворением Мандельштама «О, для чего ты погибала, Троя», якобы написанным в лагере. Стихотворение было самого Домбровского, однажды он разыграл поэта Чухонцева, рассказав, что слышал эти стихи от самого Осипа Эмильевича на пересылке на Второй речке.
Чухонцев в эту историю не поверил, правда, нашлись мандельштамоведы, которые стали трубить, что это действительно Мандельштам.
Стихотворение и вправду было написано на Второй речке, но в 1940-м, спустя два года после смерти поэта.
Характеристика «выдумщик и фантазер» стоит в одном ряду с характеристикой «выпивоха». «…Его теория античастиц, находящихся в организме, которых можно усмирить исключительно положительными алкочастицами, в полном разгаре стройности и проходит усиленную экспериментальную проверку — хоть премию давай за внедрение», — записал в дневнике режиссер Теодор Вульфович, один из наиболее близких ему людей того времени.
«Зная Юрия Осиповича как человека пьющего, пришел к нему с бутылкой водки», — пишет один из друзей. Домбровский пил без продыха даже с собственными стукачами еще в алма-атинские годы ссылки, притом больше, чем с друзьями:
«Как я буду потом свой роман писать — про этих непорочных ангелов?» — оправдывался он.
У Домбровского случались эпилептические приступы, из-за них еще в лагере он был дважды актирован. Он храбрился и напирал на свою живучесть, во врачей не верил, трудно было уговорить его пойти на прием. Но вот важный момент: при эпилепсии алкоголь — вещь полностью противопоказанная, он провоцирует и усугубляет болезнь.
Что могла сделать в этой ситуации молодая (моложе на тридцать лет) жена писателя? Могла ли его спасти? На самом деле, спасала и спасла — поэтому мы и читаем сегодня «Факультет». Она до последнего удерживала его от саморазрушения: «Когда уже поженились, было условие, что он будет в форме, — рассказывает вдова Клара Турумова-Домбровская, — что я его не должна видеть не в форме… Он держался, и ему нравилось это ощущение, но раз он был человек для людей, то кто-то и приходил с поллитрой, хотя был уговор, что к нам с поллитрой не надо».
С Кларой Файзуллаевной мы встретились в той самой квартире на Просторной улице, где Домбровский провел последние годы, где работал над «Факультетом». Она живет одна, детей у них не было, вместе со своими кошками.
Вдова достает и показывает самое первое парижское издание «Факультета». Внутри Домбровский подписал: «Кларе и Касе с любовью и всякими опасеньями и надеждами. В ожидании второго сапога в стену», — и нарисовал двух кошек — свой фирменный логотип.
«Он всегда рисовал кошечек — в письмах, в открытках, это был его знак. Он их очень любил, и сколько у него их было, всех звали Касями». — «Значит, вы сохранили эту традицию», — говорю я, глядя на очередную Касю.
Спрашиваю о сапоге в стену, что имелось в виду?
«В последние годы, — объясняет вдова, — Юра часто вспоминал такую прибаутку: “Муж с женой ложатся спать. Пришел вечно пьяный сосед, живущий через стенку, снял сапог — бух! — швырнул в стену. “Ну, теперь ложись”, — торопит жена мужа. Муж: “Подожду, когда бросит второй”.
Так вот, первым “сапогом в стену” для нас стали ночные звонки с угрозами и первое избиение в автобусе. “Второго сапога” мы ждали недолго».
Вскоре после выхода книги на Западе Домбровский, как рассказывают, был избит неизвестными и спустя полтора месяца умер. Причина, указанная в свидетельстве о смерти: острая кровопотеря, варикозное расширение вен пищевода и желудка.
Эта история выглядит как настоящий триллер. В 1975 году закончен роман, и начинается: звонки с угрозами, иногда по нескольку раз за ночь, избиение в автобусе — у Домбровского сильнейший перелом руки, во второй раз — выбросили из автобуса (как пишут, хотя Домбровский рассказывал, что он сам выпал. — И. Д.) — сломана ключица, наконец, последнее избиение в ЦДЛ, ставшее роковым. В таком виде эта история тиражируется. Из всех мифов о Домбровском этот главный.
Об избиении в ЦДЛ известно от жены писателя Льва Славина. Она услышала странные звуки, как будто ударяют по мячу, какие-то возгласы и вздохи, остановилась у входа в фойе ресторана ЦДЛ, приоткрыла дверь и увидела, как несколько человек бьют какого-то мужчину. Мужчина лежал навзничь, его били в живот. Славина пригляделась — Домбровский! Закричала, и гады разбежались.
Славина, судя по всему, оказалась единственным очевидцем, однако рассказала об этом вдове почему-то только спустя год. До ее рассказа ни вдова, ни родственники об избиении ничего не знали. Клары Файзуллаевны, когда это произошло, не было в Москве, она уехала в Алма-Ату навестить маму. Это был март-апрель 1978 года.
Я удивился: неужели не было никаких синяков, гематом? «Нет, я не видела, а вот Тед Вульфович пишет, как Юра обнажил грудь, и весь — сплошной синяк, весь был из синяков». Но в том-то и дело, что у Вульфовича о ЦДЛ нет ни слова. Он вел постоянные и подробные записи — с датами и даже минутами, и речь в них идет только о двух предшествующих событиях: избиение в автобусе и падение из автобуса. Вульфович всячески пытается расколоть Домбровского: признайся, кто тебя так, не мог же ты сам настолько сильно расшибиться, просто выпав на остановке?! О жутких синяках Вульфович, фронтовик, пишет: «Я такого гигантского и аккуратного кровоподтека не видел никогда… <…> Мне стало казаться, что то ли привидение его убивает, то ли он сам себя приканчивает (выделено мной. — И. Д.), то ли… на него идет настоящая обложная охота».
Домбровский на расспросы ничего не ответил, только раздражился. О ЦДЛ вообще ничего никому не рассказал — за полтора-то месяца, — хотя о предыдущих его злоключениях знали все прекрасно, а был он не из молчаливых. В письме одному из друзей тогда же, в апреле, он жалуется: «Со здоровьем погано. Сначала сломали мне левую руку, потом я уже сам сломал ключицу». Почему Домбровский промолчал, остается только гадать. Жаль, что он не вел дневников.
Большинство мемуаристов считает, что избиение произошло в мае, а не в апреле, значит, Юрий Осипович умер всего спустя две недели, а не через полтора месяца. И тут нет согласия даже среди родственников.
Племянница писателя Далила Портнова в своих воспоминаниях, опубликованных в прошлом году в «Новом мире», рассказывает именно эту версию: Домбровского избили в мае накануне его дня рождения. Она пишет и о мифической госпитализации в тяжелом состоянии, и милицейских сводках, и даже — что Юрий Осипович был вскоре выписан. Вдова же утверждает, что избиение случилось в апреле: «Не помню такого... И в апреле я уже точно была здесь. Помню, как мы отмечали день рождения».
Слова вдовы подтверждаются рассказом Феликса Светова, одного из друзей Домбровского: «Клара позвонила в начале мая, после праздников <…> “Понимаешь, мне не нравится Юрина рука, врачи говорят по-разному, я им не верю, да и какие врачи в Литфонде, а рука у него болит…”». Замечу, речь идет именно о переломе — результате первого избиения в автобусе — а не о последствиях похода в ЦДЛ. Выходит, что вдова действительно уже была в Москве, а сторонники «майской версии», скорее всего, неправы.
Есть вещи, на которые как-то мало обращали внимания, та же история болезни. Сам диагноз — варикозное расширение вен органов пищеварения с внутренним кровотечением свидетельствует о запущенной стадии цирроза. В последний год писатель усох, ссутулился, резко похудел, лицо его стало каким-то маленьким, а под глазами легли темные круги, а «кое-кто <даже> принял его за старуху».
При этом Домбровский продолжал выпивать вплоть до самой смерти. Все эти компании, друзья, гости и просто собутыльники справлялись с писателем не хуже, а даже лучше любого КГБ.
Так что же в итоге погубило Домбровского?
«Даже если это были не они (КГБ. — И. Д.), <…> все равно это они! Потому что это они создали атмосферу…», — пишет Вульфович.
В Доме творчества в Голицыно к писателю, как все решили, приставили двух агентов КГБ. Они были одинакового роста и сложения, носили одинаковую одежду, были одинаково наголо стриженные, в общем, выглядели как однояйцовые близнецы. Этим и были подозрительны. Кроме того, близнецы выходили на прогулку ровно тогда же, когда появлялся Домбровский.
«Вы или Юрий Осипович замечали слежку?» — спрашиваю вдову. — «Несколько раз нам показалось, что слушают телефон, но мы так и не сообразили, не поняли. В общем, ни разу, чтобы что-то достоверное, следят или не следят, ни одного твердого факта».
Писатель Вадим Перельмутер поделился со мной эпизодом начала 70-х:
«Мой институтский товарищ с женой бывал у Домбровского. Не раз они заставали у него некоего довольно молодого посетителя, который неактивно участвовал в питие и разговорах, а больше слушал. Однажды, когда он случайно возвращался от Ю. О. с моими друзьями, они — опять же, случайно, — обнаружили у него… работающий в кармане магнитофон. Так выяснилось, что те встречи у Ю. О. “писались”, понятно — кем-для-кого. Больше того человечка у Ю. О. не видывали».
О другом случае я узнал от племянницы Портновой:
«На похоронах запомнился молодой, с профессиональным фотоаппаратом на штативе, очень бойкий, вездесущий корреспондент. Одет он был ярко и даже вызывающе: берет, длинный шарф, распахнутое пальто... Не помню кто, Давыдов или Сучков, шепнули мне: “Не иначе это стукач от КГБ”. А тот носился и щелкал, щелкал... Интересно, выплывут ли когда-нибудь эти фотографии?»
Как-то Домбровский сказал Вульфовичу:
«Скверно чувствую себя, скверно. Под этим делом все перемешивается, и реальность, и вымысел, и даже бред. Потом уже разграничить трудно… И кошмары… Чем плоха такая отдельная квартира — здесь пристукнут, и концы в воду. Даже не узнает никто».
И далее Вульфович пишет, что эти мысли сопровождали его постоянно. Это был 72-й год, а через пять лет Домбровский напишет рассказ «Ручка, ножка, огуречик», который назовут пророческим. Здесь и ночные звонки с угрозами, и паранойя, выливающаяся в фантазию с коварной западней гэбэшников.
Хрущевская оттепель растопила льды ГУЛАГа, но потом эта вода растеклась по стране, и начались новые заморозки — «катком», на котором падали и зверски расшибались, порою насмерть, были страх и всеобщая паранойя, за людьми гонялся призрак Сталина, и гэбэшники со стукачами мерещились на каждом шагу. Они были, конечно, но еще и мерещились.
Даже если это не они, все равно они.
