«Спокойствие – душевная подлость»

Подробности

6113

28.08.2018

Беседовал Александр КРАСНЕР, «Новая» — Казахстан»

Разговор накануне юбилея с человеком, совпавшим со временем

Нечасто встретишь человека, жизнь и судьба которого так плотно переплелась бы с историческими событиями, участником которых к тому же он был. Я встретил. Это Узакбай Айтжанов. О таких, как он, говорят – широко известен в узких кругах. Хотя про «узкие круги» я погорячился. Узакбай, помимо того, что председатель совета директоров корпорации «Атамекен», еще и почетный профессор Национальной академии искусств им. Жургенева, независимый директор Национального медицинского центра хирургии им. Сызганова, почетный строитель Казахстана, почетный консул Чешской Республики в РК, обладатель премии «Алтын Жұрек» в номинации «Меценат года». Я давно хотел написать о нем, а он как человек абсолютно непубличный – отказывался. Но вот подвернулся повод – 60-летний юбилей. Это, пожалуй, первое его, такое личное, интервью…

– Когда в 1997 году мы с тобой познакомились, мне советскому, по сути, человеку, большую часть жизни на тот момент прожившему за «железным» занавесом, ты казался каким-то небожителем: было что-то нереальное в том, что ты не просто работал в Нью-Йорке, а еще и арендовал офис в легендарном Empaire State Bulding на 64 этаже. Кстати, я до сих пор толком не знаю, как ты оказался в США?
– В Америку меня отправил академик Абел Гезевич Аганбегян, у которого я учился в Москве в конце 80-х годов прошлого века в Академии народного хозяйства при Совете Министров СССР. И после ее окончания, вернувшись в родную Кзыл-Орду, не смог найти себе достойную работу. Хотя до этого я там был начальником ПМК (кстати, самым молодым в системе Минтяжстроя СССР – мне было всего 24 года), потом руководил объединением коммунального хозяйства города, с нуля создал управление «Отделстрой» и возглавил его. Но оказалось, пока я учился в Москве, началась перестройка, и мою должность упразднили, я уже не номенклатурный, и мне здесь ничего не светит. И вот я, такой умный-преумный, академию престижную в Москве окончил, а что дальше делать, не знаю. Не получив никаких предложений, я вернулся в Москву к Аганбегяну.
– Аганбегян, если не ошибаюсь, был одним из отцов перестройки…
– Он был экономическим советником президента СССР Михаила Сергеевича Горбачева. Наряду с ним тогда гремели экономические светила – Абалкин, Павел Григорьевич Бунич, Егор Тимурович Гайдар. Мне повезло, что все они преподавали нам в академии.
– А как ты из совсем провинциальной Кзыл-Орды попал в одно из элитных в Советском Союзе учебных заведений? Насколько мне известно, эта академия готовила, говоря современным языком, топ-менеджеров…
– Да, высшие управленческие кадры. Выпускники академии сразу уходили на должности зампредов облисполкомов, замминистров союзных республик.
Я уже сказал, что рано стал руководителем достаточно крупных городских организаций и почувствовал, что мне тесновато стало в Кзыл-Орде. Понял, что надо учиться. И когда я услышал про эту академию – решил во что бы то ни стало попасть туда.
– Сложно было?
– С первой попытки не получилось, поступил только со второй. Рекомендации нужны были от нашего министерства. И один из замминистров «тормоза» мне выписал – не знаю, почему? Мол, молод ты еще. Может, природная вредность была у этого человека? Не знаю. Казах – вроде должен был поддержать… Потом через много лет, когда я уже состоялся, встретил его. Это был жалкий старичок, не при должности. Я подошел и просто поздоровался с ним…
Во время учебы мы попали на историческое перепутье – в 1991 году в августе случился путч. Только от него очухались (пару недель прошло), и как-то утром на юго-западе Москвы нашу академию окружили автоматчики ОМОНа. Аганбегяна и все наше руководство обвинили в поддержке ГКЧП. Потом выяснилось, что это исходило от Гавриила Харитоновича Попова – тогда мэра Москвы. Оказалось, что они были экономическими антагонистами, и Попов таким образом решил отомстить Аганбегяну. А нам-то как быть? Мы же приехали учиться, а нас как будто за борт выкидывают. Провели митинг. Аганбегян со слезами на глазах выступил. Все это показывали по телевидению. Потом собрались в кабинете у Абела Гезевича. Принесли у кого что было. У меня в холодильнике оказался кусочек казы и казахстанский коньяк, директор горнодобывающего комбината из Магадана принес трехлитровую банку красной икры, Сережа Щербаченко, мой друг (потом он был вице-губернатором Белгородской области), отметился трехлитровой банкой сала и выпивкой, конечно. С нами находился выдающийся физик Роальд Сагдеев, женатый на внучке президента США Эйзенхауэра. Он был близким другом Аганбегяна и, приезжая в Москву, останавливался в нашей академической гостинице. Решали, как быть. И решили, что утром надо отправить делегацию в Белый дом к Ельцину, потому что команда очернить академию исходила оттуда. Нас собралось шесть депутатов разных Советов разных республик.
– Но Советский Союз-то еще существовал...
– Мы надели пиджаки, галстуки, нацепили депутатские значки (у меня в то время был значок Кзыл-Ординского городского совета) и на академических «Волгах» (чтобы солидно смотреться) поехали в Белый дом. Вокруг него еще были остатки баррикад, вывернутые из мостовой булыжники, кто-то, сидя на них, бренчал на гитаре.
Заходим в Белый дом – у входа сидит прапорщик с десантным автоматом-«коротышом». Он видит нас и наши депутатские значки: «Вы к кому, товарищи?». Говорим – к Ельцину. «А, ну тогда на шестой этаж и налево по коридору». Ни документов, ничего не спросил. Поднялись на шестой этаж. Навстречу нам бежит седовласый мужик. Потом мы узнали, что это бывший первый секретарь Свердловского обкома, а тогда он был руководителем администрации президента России Юрий Владимирович Петров. «Товарищи, вы к кому?». – «Да мы к Борису Николаевичу». – «Тогда пройдемте, пожалуйста, ко мне в кабинет». Кабинет у него был огромный. Он нас рассадил, чай-кофе, печенье дефицитное трехслойное предложил. Сидим, печеньем хрумкаем, чаем-кофе запиваем. Рассказали ему о ситуации. «Да, Гавриил Харитонович, лишку дал», – бубнит он себе под нос.
Потом набрал номер телефона и позвонил руководителю администрации президента СССР – объяснил: вот у меня сидит делегация депутатов разных республик, как быть? Потом кладет трубку и говорит нам: «Все решено, можете возвращаться, все будет спокойно». Когда мы вернулись, автоматчиков уже не было. И академия продолжила свое существование. Считаю, в этом есть и наша заслуга.
Понятно, что после такого совместно пережитого у меня не было никаких проблем приехать к Абелу Гезевичу и спросить: «Что мне делать? Что с нами будет, куда мы катимся?». «Поедете учиться в Америку?» – неожиданно спросил он. – «Это как?». – «На дорогу деньги найдите, остальное я обеспечу», – буднично сказал Аганбегян.
Найти доллары на дорогу в 1992 году было проблемой, и мне помогли друзья. Кожахмет Баймаханов дал мне 500 долларов – он был директором рисоводческого совхоза (позже он руководил Кзыл-Ордой, избирался сенатором), и они начали на экспорт первый рис отправлять. А Володя Лим (в советское время он в Кзыл-Орде был начальником «Промстроя», а я – «Отделстроя», и мы друг друга поддерживали) начал вокруг «нефтянки» какие-то проекты реализовывать и дал мне 8 тысяч долларов! Надо понять вес этих денег тогда, в 1992 году. Это была гигантская сумма! А они ее просто дали! Этого мне и на билет, и даже на подержанную машину хватило. Но эти доллары надо было еще через границу перевезти. И в Москве меня познакомили с бывшим вице-министром финансов Венгрии Андашем Потка. Он работал в Нью-Йорке, у него уже была своя компания, и через него я перегонял доллары в Нью-Йорк. Вот так началась моя мультинациональная биография – я оказался в Спрингфилде (Массачусетс) и начал учиться по программе MBА.
– Семья там с тобой была?
– Поначалу нет. Потом приезжали. Но жили они в Алма-Ате. А я был бомж (без определенного места жительства). Но в основном жил в Нью-Йорке.
– После учебы ты остался там работать. Не хотел возвращаться в Казахстан?
– Я вернулся в Казахстан, потыкался по разным кабинетам – и наступило разочарование от того, что ты никому нафиг не нужен со своими знаниями и амбициями. В лучшем случае предлагали должность какого-то клерка при каком-то комитете. И я вернулся в Америку делать бизнес. Ехал уже не в чужую страну, а в страну, которую знаю. Мы с друзьями основали компанию и назвали ее «Атамекен».
– Чем занималась компания?
– У нас в то время было больше альтруизма, чем прагматики. Наша страна приобрела независимость, и хотелось внести свою лепту в ее развитие, в ее продвижение, как бы сейчас громко и наивно это ни звучало. Мы были финансово-инвестиционной компанией по привлечению инвестиций для развития проектов в Казахстане. Хотя мало в этом разбирались. Тем не менее, начало бизнеса было неплохим. Удалось заработать первые миллионы долларов. Без взяток и кредитов. Но была жгучая тоска по родине.
– Недаром вы свою компанию в Америке назвали «Атамекен» – «родная земля»…
– В каких бы городах и странах я ни находился, со мной всегда запах Аральского моря (которого уже фактически нет), перемешанный с запахом вяленой и копченой рыбы. Запах моего детства. Помню, как все лето бегал босиком в черных до колена трусах, мамой пошитых. Тогда мне казалось, что море было рядом с нашим домом. И его волны соревновались с барханами пустыни. Отец тогда был председателем рыболовецкого колхоза на севере Арала. Помню рыбацкие сети, перевернутые лодки на берегу, которые конопатили, а на причальном насте висела рыба. Под солнцем она янтарно сочилась на чистый песок.
А потом родители отправили нас в Аральск учиться. Я часто думаю, отправил бы я своих маленьких детей учиться так далеко от дома?
– Родители забирали вас на выходные?
– Нет, почти никогда не забирали – они же жили за десятки километров от города. Сейчас я понимаю, что родители сделали правильно – они очень хотели, чтобы мы получили образование.
В школу мы ходили с большим желанием, жаждой, скучали по ней, были там, как в семье, как дома. Нам очень повезло с учителями. Позже мы узнали, что почти все они из ссыльных и репрессированных. Это были преподаватели вузов из Киева, Ленинграда, Новосибирска, Москвы. Николай Дмитриевич Поповиченко, математик, и его супруга Раиса Васильевна (наш классный руководитель), английский преподавала – уникальные люди. Наша первая учительница Ифа Илларионовна Сноровихина (царство ей небесное) была нам и школьной мамой, и школьной бабушкой. Она – поволжская немка, сосланная из города Энгельса. Директор школы Дмитрий Федорович Федоров преподавал нам физику и астрономию. Ему не надо было на нас кричать – достаточно было его появления и взгляда: все замирали, как кролики перед удавом. Но это не значило, что он нас не любил. Любил. И мы это чувствовали. Это был взгляд доброго, но строгого отца. Габидулла Туржанович Туржанов – потомок репрессированных казахских интеллигентов, энциклопедически образованный человек. Он знал все об истории казахов. Но медленно спивался. Сейчас понимаю, почему он много пил, но его терпели в школе.
Рядом со школой находился детский дом, и дети из него до пятого класса учились с нами. Они были разных национальностей.
– Видимо, тоже дети репрессированных.
– В школу их приводили строем. Различий между нами и ними не делали. Но мы перед ними комплексовали: почему у нас есть родители, дом, а у них – нет. Мы подсознательно понимали эту несправедливость. И как-то Ифа Илларионовна в сетчатой авоське принесла в класс завернутые в газету конфеты. Не карамельки, а именно дорогие шоколадные конфеты в очень красивых обертках, которые купила для нас на свою скромную учительскую зарплату. Это была фантастика! Где она их достала? Cкорее всего, в воинской части, которая у нас дислоцировалась для обслуживания космодрома Байконур. Она высыпала эти конфеты на учительский стол и так рассчитала, чтобы каждому досталось по две штуки. Одну съедали, потом подходили по очереди и брали еще по одной. Никто не старался взять больше. На всю жизнь запомнил я эту картину. Вот такое у нас было воспитание.
Образование, которое мы получили в этой школе, позволило нам поступать в любые вузы. И почти все из нашего класса поступили. Помню, как приехал поступать в Алма-Ату в политехнический институт….
– А почему ты решил поступать именно в политехнический?
– Случайно получилось. Я с детства мечтал стать военным, а именно – летчиком, занимался авиамоделированием, журнал «Авиация и космонавтика» выписывал, наизусть знал, какие страны, какие парашюты производят: «параплэйн», «паракомандер» и т.д. И после школы решил подать документы в авиационное училище, но у меня не получилось по здоровью – в 8 классе я переболел менингитом. Но надо же куда-то поступать, поэтому поехал в Алма-Ату. Это первый большой город в моей жизни. Родители дали 10 рублей.
– 10 рублей на сколько?
– Ну, я не знаю, на сколько. Отец обещал приехать. И когда я третий экзамен уже сдал на четверки и пятерки, он приехал. Оставался последний экзамен по физике, а по ней я был слабоват. Отец сказал: «Бала, может, судьбу больше испытывать не будешь? Заберешь документы и еще успеешь поступить в техникум советской торговли. Будешь товароведом, не пропадешь». Но я экзамен сдал и поступил на инженерно-строительный факультет, даже не представляя, что это такое – пальцем в небо. Так началась моя биография строителя.
Строительное дело мы проходили на практике в стройотряде. Там я познакомился со своей первой супругой Тогжан. Я уже считался матерым строителем – был мастером стройотряда, а она училась на архитектурном факультете, на курс младше.
Потом после окончания института – трехмесячные армейские сборы, и осенью мы решили пожениться. Она алмаатинка. Родители ученые: отец – академик, мать – доктор наук. Мне предложили остаться на кафедре: по тем временам преподавать в институте – предел мечтаний. Приехал домой, в Аральск, рассказал родителям о своих планах. Отец сразу же – у казахов есть понятие «күшік күйеу» («зять – щенок»). Это как, например, у украинцев примак. То есть если ты останешься жить у родственников жены, то будешь на вторых ролях, второсортный мужчина. Это меня задело, хотя очень хотелось в Алма-Ате остаться. Я к этому городу прикипел, он стал для меня родным. Помню, когда на поезде к нему подъезжал, впервые увидел горы, леса. И у меня, 17-летнего пацана, навернулись слезы. До этого я видел только море, пески и степь. Но отец сказал, если хочешь быть «күшік күйеу», забудь, что ты мой сын, забудь, что у тебя есть отец.
– Жестко.
– Деваться некуда. Авторитет отца непререкаем. Я вроде выпускник престижного вуза, но в Аральске не так уж много было строительных предприятий, и ни в одном не было вакансий. В общем, с грехом пополам удалось устроиться в передвижную механизированную колонну (ПМК) треста «Кзыл-Ордастрой» Минтяжстроя СССР. В том же году 31 декабря приехала ко мне Тогжан на каникулы (она еще студентка), и я повел ее регистрироваться в ЗАГС, который находился в здании райисполкома, а свидетелей нет. Моя старшая сестра работала в этом же здании в районном отделе образования. И вместе со своей сослуживицей они выступили нашими свидетелями. Нас расписали, а потом оказалось, что надо платить пошлину – 1 рубль, а у меня нет ни копейки. Пришлось занимать. Нам выдали талончики по 70 рублей на приобретение обручальных колец. Так мы стали мужем и женой.
– Вернемся в Америку. Ты там был одним из первых успешных казахстанских бизнесменов, что и по нынешним временам редкость, а тогда вообще было экзотикой. И, естественно, тебя не обошли стороной наши правительственные делегации…
– Да, мое знакомство с тогдашней казахстанской элитой происходило в основном в Нью-Йорке. Мы арендовали офис на 64 этаже Empaire State Building, чтобы посолиднее было, благо финансы позволяли нам это сделать. К тому времени наша компания получила статус Центра делового сотрудничества «Казахстан в Америке». Это было подписанное постановление правительства.
В феврале 1994 года из Вашингтона в Нью-Йорк прилетела делегация нашего президента и разместилась в отеле «Waldorf Astoria». С президентом было около 60 человек тогдашней бизнес-элиты Казахстана, молодые в основном предприниматели, которых прозвали «младотюрками». Обед давали в клубном ресторане на набережной реки в Манхэттене. Атмосфера была демократичной, президент был открыт для общения. Я ему представился и сказал, что мы американские казахи и по казахскому обычаю хотим накрыть дастархан в честь высоких гостей. Позже меня подозвал первый вице-премьер Сыздык Жуматаевич Абишев и сказал, что президент готов приехать на дастархан через три часа. Деваться некуда, и, несмотря на жесточайший цейтнот времени, мы организовали не просто дастарханную встречу, а пригласили представителей крупнейших американских компаний, банков, финансовых структур. Обычно такие протокольные встречи готовятся за несколько месяцев, а тут все они откликнулись за 2-3 часа. Такой был интерес к Казахстану.
Сейчас создаются инвестиционные комитеты. Целые министерства занимаются привлечением инвестиций. А мы это делали, ни копейки не взяв у государства. По сути, мы были «бизнес-дипломатами».
– Но какая-то прагматика у вас все равно была?
– Не поверишь, прагматики не было – было желание, чтобы инвестиции пришли в Казахстан. Мы даже не знали, как зарабатывать на этом. Мы зарабатывали на других вещах. Говорили потенциальным инвесторам, что эта страна с большим будущим, помогали составлять бизнес-планы, делали презентации. Вот такая у нас была прагматика. Конечно, тогда надежды на нашего президента у всех были большие…
– Ты 8 лет прожил в США. Был там успешным бизнесменом, почему вернулся в Казахстан?
– Был молодой, амбиций много, я рано начал руководить. Хотел дальше двигаться, расти.
– А там ты не мог расти?
– Я видел тех же «младотюрков», которые становились акимами, министрами. И когда мне предложили стать членом правительства, я приехал. Но в последний момент все переиграли. Получилось, что воздушный шарик, наполненный гелием, который вот-вот должен был взлететь, неожиданно стал сдуваться, потому что ему развязали нитку. Потом тогдашний аким Кзыл-Ординской области Бердыбек Сапарбаев предложил мне стать его первым замом, но я его поблагодарил – лучше на расстоянии сохранять хорошие отношения. С тех пор у меня не было желания идти на госслужбу, но я остался в Казахстане и начал работать в бизнесе. Помнишь, у Льва Толстого в «Войне и мире» Андрей Болконский лежит раненый под Аустерлицем, приходит в себя, открывает глаза, смотрит на голубое небо, по которому плывут облака, и размышляет: «Чтобы жить честно, надо бороться, падать, ошибаться, снова падать и снова подниматься, а спокойствие – душевная подлость».
При всем при этом понятие порядочности у меня всегда стояло во главе угла. Лезть в какие-то коррупционные схемы, работать за бюджетные деньги, использовать какие-то административные ресурсы для их зарабатывания и тогда у меня вызывало ощущение неловкости, а сейчас тем более претит, наверное, из-за того, что у меня были другие учителя по жизни. До сих пор доброй памятью вспоминаю управляющего трестом «Кзыл-Ордастрой» Ефима Львовича Скаткова, главного инженера Эдуарда Ивановича Туровского, позже ставшего первым секретарем Кзыл-Ординского горкома партии.
Но самый главный учитель по выживанию, по тому, как стойко надо переносить все невзгоды и никогда не сдаваться, – конечно, мой отец. В начале 30-х годов прошлого века в период сталинско-голощекинских репрессий он в 15 лет остался сиротой. Его отец, мой дед, был довольно зажиточным человеком. Его репрессировали, забрали весь скот, посадили в тюрьму в Челкарском уезде Актюбинской губернии. У отца было еще 10 братьев и сестер. Он был средним. И они с братьями решили выкрасть отца из тюрьмы. Тюрьма-то была саманно-камышитовая. И выкрали. Бежали в свой аул на север Арала, на полуостров Куланды к родственникам. Родственники помогли – дали коня и верблюдицу. И вся семья (13 человек) откочевала в сторону Туркмении в пески, забрели в Каракалпакию, а там как раз свирепствовала эпидемия черной оспы. Они заразились и за два месяца все умерли. Выжил только мой отец. И всю жизнь у него было желание найти их могилы, чтобы помолиться. Но он так их и не нашел. Не известно, в каком месте хлоркой или дустом их присыпали. В 80-е годы они с моим старшим братом Умирзаком (ныне покойным) съездили в Каракалпакию и поставили мраморный знак на месте, указанном старожилами, что здесь захоронены казахи, погибшие в голодомор. Их хоронили в ямах на окраине. Но, к сожалению, мне не суждено узнать, где этот камень. Брат умер, отца не стало, и я не знаю, где он находится.
В детстве я часто задумывался, почему у моих дворовых друзей есть бабушки, дедушки, дяди, тети, двоюродные братья и сестры, а у меня их нет? Почему мы – Айтжановы, хотя должны быть Данабековы, по имени деда. Оказалось, что отец, повзрослев, взял фамилию Айтжанов, боясь, что если имя его отца прозвучит, то его самого объявят сыном врага народа. Он спасал себя и свою будущую семью. Сейчас, когда архивы открылись, начинаешь понимать, как эти сталинские жернова перемололи не только семью моего отца, но и миллионов казахов. Почти 70% казахского населения уничтожено в это время, какие бы оправдания ни придумывали этому режиму и его правителям сейчас.
– А какие оправдания в этом случае можно придумать?
– Ну, бывает, некоторые мои знакомые пытаются этих палачей обелить. У меня на этот счет один вопрос: за что этот режим уничтожил моих родных и близких, моих двоюродных братьев, сестер, их не родившихся детей, внуков и правнуков? Как это можно оправдать? Слава богу, отец выжил, выстоял. Оставшись один, он нанялся к казаху, который пек хлеб на базаре, – воду таскать и дрова колоть.
От порта Муйнак в Каракалпакии суда отправлялись в Аральск через море. Он сел на такое судно, где было полно таких же казахских беженцев. От Муйнака до Арала оно шло пару недель. И командир этого кораблика для того, чтобы распределять провизию среди тех, кто был на борту, спросил, кто умеет писать, читать и считать. Отец сказал: «Я». Он хорошо знал арабский язык – читал и писал на нем. Это его и спасло. Он вел учет питания. За что его и кормили получше. Так он добрался до Аральска. Узнав, из какого он рода, сердобольные люди посоветовали ему: «Кажется, в «Сольтресте» (нынешний комбинат «Аралсоль») есть бригадир, твой родственник. Иди к нему. Железная дорога ведет туда». И отец шел по шпалам 15 километров, боясь заступить за рельсы: «Если заступлю – заблужусь». Так он нашел Имаш-ата, который приютил моего отца.
Отец начал работать. Взял в руки кайло и на дальних озерах добывал соль. Потом его приметили и отправили вместе с другом Дмитрием Курбатовым (из ссыльных) в Россию учиться на машиниста солекомбайна. Так мой отец стал первым в истории казахом – машинистом солекомбайна.
Затем он стал секретарем профкома, а когда его в партию приняли – избрали секретарем парткома. Потом предприятие начало выпускать порох и получило статус военизированного. Отец на нем в 25 лет стал начальником политотдела.
– То есть становиться молодыми начальниками – у вас семейное…
– Позже к Имаш-ата приехала племянница с двумя братьями: одному было 10 лет, а другому – 2 месяца. Самой же ей было 12. Это была моя мама. Она и ее братья тоже были сиротами, и тоже бежали от голода из Каракалпакии. В 15 лет она вышла замуж за моего отца, который был на девять лет старше нее. Вот так две половинки стали одним целым. Мамины братья фактически были им сыновьями. Так заново зарождалась наша семья. Их первые дети не задерживались на этом свете и рано умирали: в 1940-м, потом – в 41-м и в 51-м годах. Всякие «доброжелатели» говорили моему отцу: зачем тебе, такому видному и представительному мужчине (а отец после войны стал директором крупнейшего Каракумского животноводческого «совхоза-миллионера» – на весь Союз гремел), жена, у которой дети не держатся. Но он ни в какую не хотел с ней расставаться – они были сиротами и вместе карабкались по жизни. Это для меня пример любви и преданности.
В 1948 году три человека из отцовского совхоза были представлены к званию Героя соцтруда! Среди них – мой отец. Но ему как первому руководителю Героя не дали (потому что в первую очередь давали простым животноводам), а двое получили. Один из них – дед нынешнего акима Кызылординской области Крымбека Кушербаева.
В 1954 году родился мой старший брат Умирзак, потом – сестра Зерип, затем – я. Всего у родителей было 10 детей. Четверо, к сожалению, умерли в младенчестве, и родители воспитывали нас шестерых. А сейчас, после смерти Умирзака, из мальчиков остался я один и четыре девочки.

– Слушая твой рассказ, у меня создалось впечатление, что подспудная, подсознательная боль от потери во время сталинских репрессий и голодомора стольких родственников преследует тебя всю жизнь, и тебе хочется, чтобы как можно больше духовно близких людей было с тобой рядом. Отсюда, наверное, и идея создания клуба «Матумба», объединяющего таких людей?
– По всей видимости, да, хотя о мотивах создания клуба я никогда не думал в таком ключе. Его идея родилась у нас с моим другом Сериком Шайкеновым, когда мы учились в Америке, в Спрингфилде, и нас пригласили в «Ротари клаб». В этом клубе видные горожане (политики, бизнесмены, ученые) в первую очередь обсуждали проблемы развития города. Согласовывали строительство моста и расширения дорог, кого выдвинуть на те или иные должности в муниципалитет. Нас это очень заинтересовало, и мы с Сериком начали мечтать – вот бы нам что-то подобное создать. И в конце 90-х клуб «Матумба» как-то сам собой зародился – сначала в виде дружеских посиделок.
– Что означает название «Матумба»?
– Я сейчас на широкую публику его расшифровывать не буду, скажу только, что у него есть свое смысловое значение, и каждый член клуба имеет право его знать. Конечно, поначалу мы пытались копировать «Ротари клаб», но потом разработали свой устав, и так постепенно сформировался наш клуб людей не только близких по духу, но и много сделавших для независимости и узнавания нашей страны в мире, для ее культуры, искусства, науки, одним словом, реальных патриотов Казахстана. Назову лишь некоторых: народный писатель Казахстана Абдижамиль Нурпеисов, народный артист СССР Асанали Ашимов, академики Торегельды Шорманов, Камал Ормантаев, поэт и общественный деятель Олжас Сулейменов, культуролог Мурат Ауэзов, первый космонавт Казахстана Тохтар Аубакиров, генералы Женис Рыспаев (первый директор службы внешней разведки Казахстана), Тохтасын Бозубаев (экс-заместитель генерального секретаря ОДКБ), Рахат Телеболдинов (экс-заместитель председателя КНБ РК), дипломаты Нурлан Даненов, Вячеслав Гизатов, Усен Сулейменов. Есть у «Матумбы» и зарубежные бюро – российское возглавляет генерал-полковник Николай Николаевич Бордюжа (бывший глава администрации президента России), а европейское – известный ученый-экономист Берлин Иришев, который живет в Париже. Тем не менее мы не выдвигаем никаких политических требований.
К сожалению, некоторые члены клуба, замечательные люди, рано ушли из жизни: музыкант и дипломат Шарип Омаров, профессор Альбек Аюбаев, бывший зампредседателя КНБ, один из создателей спецподразделений «Альфа» и «Арыстан» генерал Булат Ашикбаев, легендарный казахстанский футболист Тимур Сегизбаев.
Но в члены клуба мы принимаем независимо от чинов и регалий, возраста (сейчас он у нас колеблется от 35 до 95 лет), политических и религиозных взглядов. Главный критерий – порядочность человека. Кстати, у нас в клубе некоторые люди раскрылись по-новому: научный работник, бизнесмен и экс зам. акима Атырауской области Ержан Жумагулов оказался замечательным бардом, а полковник внешней разведки Бахытжан Джокебаев – не менее замечательным гитаристом, часто они выступают дуэтом. А у Тагира Мусаевича Сисимбаева, бывшего заместителя председателя Верховного суда Казахстана, обнаружился талант гармониста и непревзойденного исполнителя казачьих песен, на которых он вырос, так как родился в казачьей станице в Сталинградской области.
– Ты выступал еще и в роли мецената, в частности, несколько лет поддерживал международный кинофестиваль «Евразия». Хотелось быть ближе к звездам? Я имею в виду к кинематографическим.
– Это было состояние души, а не для того, чтобы обозначить дружбу с той или иной знаменитостью и таким образом наработать себе имидж.
– Тем не менее, ты дружил с Депардье…
– Дружил и дружу. Когда я бываю в Париже, он обычно сам приезжает ко мне в гостиницу на мотоцикле. Перед одной из таких встреч тогдашний генеральный директор «Казахфильма» Сергей Азимов попросил меня: «Ты с Жераром встретишься, передай ему этот сценарий – пусть посмотрит, я бы хотел, чтобы он снялся в моем фильме». Просьбу я выполнил. Жерар листанул сценарий, который был на русском языке, и конечно ничего не понял. Я ему говорю – мой друг Сергей хочет, чтобы ты снялся в его фильме. Он спрашивает: «А тебе это надо?». Я ему с пафосом отвечаю: «Жерар, это нужно для имиджа моей страны». Он очень серьезно это воспринял и сказал: «Тогда приеду…».
Депардье на вид, конечно, очень большой, но он большой ребенок. По-разному можно относиться к его выходкам, но он такой чистый и искренний в том, что говорит и делает.
Я по мобильному набрал Сергея – он был в Москве. Говорю, Жерар согласился сняться в твоем фильме. Он не поверил: «Ты шутишь?» – «Сейчас передам Жерару трубку». Сергей ни слова не говорит ни по-английски, ни по-французски, а Жерар ни слова ни по-казахски, ни по-русски. Но каким-то образом они общались около 15 минут, и из телефонного разговора слышалось только «оkay, оkay». Через три недели Жерар прилетел в Алма-Ату, в аэропорту его вместе с нами встречали журналисты, и один из них спросил: «Господин Депардье, как вы решились сниматься в казахском фильме?», намекая на солидный гонорар. На что он обескураженно ответил: «Меня мой друг Узакбай пригласил». (Фильм Сергея Азимова «Поздняя любовь» с участием Депардье был снят и успешно прошел в прокате Казахстана. – Ред.)
А еще как-то в Париже он мне говорит: «Я собираюсь в Доминикану. Там президент, мой друг, на охоту приглашает, давай вместе полетим». Я ему говорю: «Жерар, полетел бы с удовольcтвием, но у нашей компании в Анголе проблемы с одним проектом». Он задумался: «Ангола? Я знаю, там сильнО кубинское влияние». Я рта не успел раскрыть, как он взял телефон и набрал номер Рауля Кастро, включив при этом громкую связь, чтобы я слышал разговор. Рауль Кастро выразил ему соболезнование по поводу гибели его сына Гийома. Жерар поблагодарил его за сочувствие и без перехода: «Рауль, ты знаешь, у моего друга из Казахстана Узакбая проблемы в Анголе». Рауль выслушал его и отвечает: «Жерар, сейчас тебе перезвонят». И закончил на этом разговор. Не проходит и пяти минут – звонок на телефон Жерара, звонит министр иностранных дел Кубы: «Может ли господин Узакбай или его представитель завтра в Париже встретиться в удобном для них месте с нашим послом?». Через три дня мы уже летели в Анголу. Там нас приняли на высшем уровне.
Когда я понял, что дело принимает серьезный оборот, говорю Жерару – обозначь свои интересы. Надо было видеть его лицо – большой обиженный ребенок: «Узакбай, я думал – мы друзья». Это к вопросу о прагматике и настоящей дружбе.

• < Назад
• Вперёд >