Лагман и паранойя в Хоргосе
- Подробности
- 2720
- 27.11.2019
- Артём КОСМАРСКИЙ, «Фергана.ру»
Почему «мягкая сила» Китая на границе с Казахстаном начала давать сбои
После запуска программы «Один пояс – один путь» казахи как с китайскими, так и с казахстанскими паспортами стали активно пересекать границу между двумя государствами. Ездят за покупками, открывают бизнес, поступают в университет по льготам.
Китай активно стремится превратить свои пограничные территории в процветающую транзитную зону, а также в инструмент своей «мягкой силы». Но одновременно включаются параноидальные механизмы безопасности и контроля – особенно в последние годы, когда Китай начал новый виток репрессий в Синьцзяне. Что происходит на самой границе – на переходе Хоргос? Как «мягкая сила» и экономическое развитие сталкиваются с вопросами безопасности? Почему любое притеснение казахов сразу включает память о трагических эпизодах на границе в XVIII – XX веках?
Выяснить это попытался американский географ Эндрю Грант (Бостон-колледж). В 2013 – 2014 годах и в 2017-м он работал на границе, а также собирал интервью среди казахстанских казахов, обучающихся в Ланьчжоу, и китайских казахов, занимающихся бизнесом в Хоргосе и Жаркенте. Результаты его наблюдений представлены в научной статье «Crossing Khorgos: Soft power, security, and suspect loyalties at the Sino-Kazakh boundary», которая вышла в журнале Political Geography.
Террор и бизнес на границе
Сотня километров шоссе между Хоргосом и Кульджой – ближайшим к границе мегаполисом – обычно забиты машинами. Автобусы, везущие китайцев на шопинг в Хоргос, тягачи с автомобилями на продажу, зеленые военные грузовики, пикапы с усталыми крестьянами. Уже на подходе заметна бурная жизнь границы в ее военной и торговой ипостасях – и существовала эта двойственность всегда. Точнее, начиная с исторически первой материализации границы в XIX веке, когда Российская и Цинская империи с разных сторон подобрались к долине Или. Обе державы беспокоились о верности казахов и уйгуров на приграничных территориях, пытались предотвратить угон скота и побеги преступников к соседям. После договора 1881 года на границе воцарился относительный мир и порядок.
Однако гражданские междоусобицы в России и Китае в 1910 – 1920 годы вернули в Илийский край дух риска и опасных приключений – можно вспомнить хотя бы убийство атамана Дутова. Потом граница окрасилась кровью: десятки тысяч страдающих от голода и болезней казахов прорывались в Китай, спасаясь от коллективизации, и многие пали под пулями пограничников. В 1940 – 1960 годы ситуация поменялась на противоположную. Вооруженные конфликты, установление власти коммунистов и жестокая коллективизация в маоистском Китае сделали СССР более привлекательной территорией для казахов. Только в 1962 году границу пересекло больше 60 тысяч человек. Чтобы не терять людей, Китай не только закрыл границу на замок, но и в авральном порядке выстроил там сотни милитаризированных крестьянских хозяйств – в качестве буфера и средства надзора.
Только спустя столетие с начала ужесточения пограничного режима процесс пошел в обратном направлении: в 1987 году открылся переход в Хоргосе. В девяностые он быстро превратился в главный перевалочный пункт для казахских «челноков». Сейчас именно через Хоргос идет основной поток автомобилей между Алма-Атой и Урумчи. Ослабление пропускного режима сильно изменило жизнь казахов по обе стороны границы.
Например, по дороге в Хоргос ученый познакомился с Маратом (26 лет). Этот китайский казах работает переводчиком в русской фирме, импортирующей автомобили из Поднебесной. Отец Марата родом из Кульджи, а мать – из казахского автономного района под Урумчи. Вся семья Марата живет на три дома – Алма-Ата, Урумчи, Кульджа. У него китайский паспорт, казахстанский вид на жительство, но себя он считает китайцем (чжунгожэнь) и подчеркивает это. У его брата, напротив, казахстанское гражданство. В Жаркенте Марат связался по WeChat со своим другом Эршатом – тот родился в Китае, но с десяти лет живет в Казахстане, трудился на НПЗ в Шымкенте, а потом предпочел более гламурную и выгодную работу экскурсовода (водит многочисленных китайских туристов смотреть петроглифы и другие достопримечательности Или). Эти молодые казахи, как и китайские туристы в торговых центрах Хоргоса и в Жаркенте, бенефициары нового свободного режима на границе, когда государства впервые с конца XIX века ослабили жесткий контроль над перемещением казахов.
«Мягкая сила» мимо цели
Причина такой свободы – не либерализм китайских властей, а сознательная политика «мягкой силы». Экономическая и политическая интеграция приграничных районов вроде Синьцзяна или Юннани предполагает вложение капитала, развитие транспортных магистралей и коммерческих связей. А еще городов – с небоскребами, торговыми центрами и нарядными улицами, они выступают осязаемым воплощением «китайского пути». Казахи, в частности, получают возможность сравнивать то, что видят по обе стороны границы, так и работает «мягкая сила». В Жаркенте Грант познакомился с Айдаром: тот вырос в СУАР, но живет в Алма-Ате и там же заканчивает бизнес-школу. Айдару, по его словам, очень не нравится Казахстан (хотя образование там обходится дешевле). «За двадцать пять лет независимости они ничего не сделали», – говорит он, сравнивая скромные силуэты домов в городках и селах под Алма-Атой с бурным ростом Хоргоса.
Хоргос привлекает не только льготным налоговым режимом для частных фирм, но прежде всего гигантскими пространствами Международного центра приграничного сотрудничества. Эта зона свободной торговли с многочисленными магазинами и монументальным культурным центром, «объединяющим» Китай и Центральную Азию, располагается как на китайской (3,43 кв. км), так и на казахской территории (1,85 кв. км). Только в 2017 году центр посетили 4,65 миллиона человек – во многом благодаря безвизовому режиму для граждан обеих стран. Культурный центр (точнее, центр культурного обмена) с надписями на трех языках ненавязчиво продвигает достижения Китая.
Ту же цель – действовать в рамках «мягкой силы», демонстрируя головокружительный технический и экономический прогресс Китая, – преследуют специальные стипендии «Шелковый путь», покрывающие затраты на обучение и проживание казахстанских студентов в Ланьчжоу. Только в 2016 году в Поднебесную приехали 14 000 студентов – больше, чем по программе «Болашак». Однако действенность такой силы Грант ставит под вопрос. Студенты очень критически высказывались о Китае и, в частности, о Ланьчжоу, ругая криминогенную обстановку, всепроникающую грязь, а также низкое качество лагмана и вообще местной пищи. Алма-Ата и Нур-Султан – вполне современные и технологичные города, да еще и без грязи и пробок китайских мегаполисов, уверены они. А ислам в Китае, по мнению студентов, «нечистый» и разбавленный даосско-буддийскими практиками – вроде зажигания палочек с благовониями у могил святых. Таким образом, казахстанцы могут прагматично пользоваться плодами «мягкой силы», не очаровываясь Китаем и его достижениями.
Но верно и обратное: китайские казахи пользуются всеми преимуществами программы репатриации оралманов, натурализуются или получают вид на жительство, но к Казахстану нередко относятся критически. Вышеупомянутый Айдар ругал засилье русского языка, который ему приходится учить. Многие собеседники Гранта, казахи из Поднебесной, в один голос уверяли его, что это китайский лагман вкуснее, а казахский язык чище в Китае.
«Безопасность» и новое закрытие границы
Впрочем, такое ворчание и «фига в кармане» не мешали гражданам обоих государств пользоваться благами открытых границ и бурно растущей экономики – до недавнего времени. С 2016 года в Синьцзяне развернулась борьба с «радикализмом», потенциальными носителями которого считаются мусульманские меньшинства – уйгуры и в меньшей степени казахи. Работает политика перевоспитания, города оснащаются тысячами блокпостов и камер наружного наблюдения. Докатилась эта политика безопасности и до трансграничных связей: десятки казахов, в том числе граждан Казахстана, задерживают на длительные сроки, что ударило по имиджу Китая. В новой ситуации студенты из числа знакомых Гранта приняли решение отказаться от дальнейшего обучения в Китае. В сложной ситуации оказались и бизнесмены: Каусар, занимающаяся импортом кухонной утвари в Казахстан, опасается не за себя (на границе редко задерживают казахов из Казахстана), но того, что негативное отношение к Китаю может сказаться на продажах. Ее WhatsApp полон предупреждений об арестах на границе, но она не знает, чему верить, а чему – нет. Ее планы перебраться в Китай на ПМЖ неожиданно оказались под угрозой. Память о суровом приграничном режиме 1960-х – 1980-х еще жива, и многолетние инвестиции в «мягкую силу» и деловую жизнь Хоргоса рискуют обессмыслиться.
Новая материализация, «уплотнение» границы, по мнению ученого, может разрушить привлекательность проекта «Один пояс – один путь», который только-только начал раскручиваться среди казахов. «Ограничивая мобильность и подвергая население притеснениям, границы могут раздувать ту самую напряженность, которую они пытаются убрать», — подчеркивает Грант. Паранойя слабо совместима с экономическим ростом.
«Фергана.ру»
ТЕМ ВРЕМЕНЕМ
В прессу попала новая порция документов о работе «лагерей пере-воспитания», куда массово отправляют уйгуров и представителей других этнических групп, проживающих в Китае.
Они были опубликованы «Международным консорциумом журналистских расследований» и распространены некоторыми изданиями.
Документы включают в себя руководство по организации лагерей, несколько внутренних документов спецслужб, касающихся системы слежки за жителями Синьцзян-Уйгурского автономного района, а также материалы одного из судебных дел, в ходе которого уйгур был осужден за «экстремизм» по сомнительным обвинениям (в частности, за то, что осуждал коллег за ругательства, – ранее уже было известно, что к «экстремизму» в регионе относят и обычные проявления религиозности, например отказ от алкоголя).
Руководство, датированное 2017 годом (когда система лагерей для уйгуров только создавалась), подписано одним из руководителей силовых структур региона. Оно, в частности, требует строго следить за предотвращением побегов (обитателей лагерей в соответствии с официальной риторикой, пытающейся представить их как образовательные учреждения, называют «студентами», но фактически описывается режим, схожий с тюремным). Среди прочего – за счет постоянного видеонаблюдения за комнатами, где живут задержанные, а также контроля над их повседневной жизнью даже в мелочах.
«Следует жестко контролировать поведение студентов, чтобы не допустить побегов во время занятий, принятия пищи, посещения туалета, принятия душа, медицинского обслуживания, встреч с родственниками и так далее, – говорится в документе. – Классы и общежития для студентов должны находиться в зоне полного обзора видеокамер. Пользоваться телефонами им категорически запрещено».
Оценивать обитателей лагеря предлагается по системе баллов – среди прочего учитывая их «идеологическую трансформацию» и «дисциплинированность». При этом, согласно правилам, их должны держать там не менее года и даже после этого могут оставить на неопределенный срок, если администрация учреждения так решит (и даже после освобождения, подчеркивается, что за бывшими «студентами» должна следить полиция).
Документы спецслужб касаются компьютерной системы («Интегрированной платформы для совместных операций»), которая используется в Синьцзян-Уйгурском автономном районе (ранее система была описана международной правозащитной организацией Human Rights Watch). Она собирает данные о жителях, используя многочисленные средства слежки (камеры с функцией распознавания лиц, программы для перехвата информации с телефонов и так далее), а затем, используя алгоритмы, определяет «подозрительных» людей. Данные системы могут стать поводом для задержания – в документах упомянуты десятки тысяч лиц, кого алгоритм заподозрил в неблагонадежности.
Эксперты, анализировавшие документы, сочли их подлинными. Однако китайские власти их достоверность отрицают – хотя содержащаяся там информация соотносится с тем, что было известно ранее из многочисленных источников. Посольство КНР в Лондоне заявило, что они якобы являются «фальшивкой».
Ранее New York Times опубликовала сотни страниц документов для внутреннего пользования, касающихся репрессий против уйгуров (их передал представитель политических кругов Китая, пожелавший сохранить анонимность). Они расходятся с официальной версией властей, пытающихся представить события в Синьцзян-Уйгурском автономном районе как умеренные и гуманные меры по борьбе с экстремизмом. Внутренняя переписка требует от чиновников жестких действий, создает условия для преследования людей по религиозному признаку, а также призывает игнорировать критику из-за рубежа.
Официальная пресса Китая позднее, не оспаривая документов по существу, обвинила западных журналистов в «злонамеренных нападках на китайскую политику в Синьцзяне», а также «недостатке нравственности».
В Синьцзян-Уйгурском автономном районе в последние несколько лет усилились преследования людей по религиозному (приверженность исламу) и этническому признаку. Они коснулись уйгуров, а также этнических казахов и киргизов. Многие были задержаны по надуманным обвинениям и отправлены в так называемые «лагеря перевоспитания» (по данным, которые поддержали представители ООН, число задержанных превысило миллион человек, количество лагерей, по примерным оценкам, исчисляется сотнями). На проявления религиозности со стороны мусульман были наложены запреты, фактически, как отмечали правозащитники, это было приравнено к экстремизму.
Официально это объясняется борьбой с терроризмом (серия терактов и вооруженных инцидентов произошла в регионе в 2014 году, ранее, в 2009 году, там вспыхнули волнения, в ходе которых погибли и были ранены сотни людей). При этом власти КНР заявляют, что намерены продолжать проводимую в Синьцзяне политику. Происходящее в регионе стало поводом для санкций со стороны США, которые были наложены на ряд китайских компаний и государственных организаций.
