И ЭТОТ ДЕНЬ УХОДИТ ПОНЕМНОГУ
- Подробности
- 2626
- 05.11.2021
- Макс КОЙФМАН, врач, член Союза русскоязычных писателей Израиля.
90-летняя алма-атинка Людмила Барановская несколько лет издавала в Израиле журнал «Судьбы Холокоста»
Когда Людмила Барановская прочла две мои повести: «На углях тлеет тишина», «И пыль клубами всходит над дорогой», то загорелась желанием встретиться. В этих книгах я рассказал о необычной судьбе Аллы Айзеншарф, шестилетней девочки, которая прошла через два гетто, два лагеря и заговорила стихами. Людмила заодно поинтересовалась, не буду ли я возражать, если отдельные главы из названных книг она напечатает в своём журнале «Судьбы Холокоста». Конечно, я не возражал увидеть на страницах этого прекрасного издания имя моей малолетней героини, которая с годами заявит о себе: «Мне суждена такая сила, такая боль мне суждена. Иначе, как бы я спросила, зачем мне эти времена?»
О ТЕХ, КОГО ПОМНЮ И ЛЮБЛЮ
Когда Людмила Барановская овдовела, то приехала в Израиль из Алма-Аты, где жила, окончила пединститут, работала в школе имени Абая, вела уроки истории, и вместе с мужем Азизом Хасановым воспитывала трёх сыновей и внуков.
Отмечая своё девяностолетие, Людмила Барановская вспоминала: «Стою я на перроне в спокойном ожидании поезда, уходящего в лучший мир — в мир, откуда уже возврата нет. Перед дорогой, хочешь не хочешь, неминуемы раздумья, сомненья, а порою и разочарования. Кто из нас, уезжая навсегда, не задумывался о тех, кого он оставлял? Жизнь летела, дорога торопила, и только годы оставляли свои памятные отметины. Не всё я сказала дорогим моим о себе: некогда было. Теперь — самое время. Пока ещё поезд не пришёл, позову-ка я тех, кого оставлю, на последнюю прогулку. На прогулку воспоминаний по дороге моей далеко не простой, но всё-таки счастливой жизни».
В один из осенних дней Людмила взяла лист бумаги и вывела: «ЖИЗНЬ ДЛИНОЮ В ДЕВЯНОСТО ЛЕТ». Ниже дописала слова Льва Толстого: «Нет в мире прекраснее чувства, чем ощущение, что ты сделал хоть каплю добра». И здесь Людмила задумалась: «А зачем я это делаю? Для чего? Чтобы поведать о себе? О семье? О людях, которых я знала, любила, прощала?»
А когда почувствовала, что её записи нужны её детям, внукам, да и просто хорошим людям, взялась за перо.
Людмила Барановская была из тихой, неприметной и давно уже обветшавшей деревушки «Новоукраинки» Одесской области. Здесь она родилась, сделала первые шаги за порогом дома, и здесь её родители справляли первое десятилетие Страны Советов.
В семье их было восемь девочек и один мальчик. Вот только бедность мешала Якову Пекареву накормить досыта свою шумную и весёлую детвору. А тут ещё его старшая дочь Фрида собралась стать женой Зиновия, сына местного богача Барановского. Родители Фриды поначалу в эту сказку не верили: чтобы богач да женился на девушке из семьи бедного портного. Когда же Зиновий пришёл к Якову просить руки и сердца Фриды, отец только и сказал: «Сынок, не вини нас, что мы не можем подарить вам дом, корову, козу. Зато мы дарим тебе нашу дочь, которая любит тебя не за богатства твоих родителей, а за твоё доброе, любящее сердце».
Когда же мать Зиновия узнала, что их сын полюбил бедную девушку, её прорвало: «Или она, или мы!» Чего-чего, а таких слов парень от матери не ожидал. Как, впрочем, и от отца: «Сынок, мать плохого не пожелает. Она хочет тебе добра». Но как быть, если ему понравилась Фрида, умная, приветливая, добрая, с роскошной чёрной косой, утончёнными чертами лица и чудесным певучим голосом. Девушка тоже мечтала встретить хорошего человека, большого, сильного, красивого. И встретила. И услышала: «Я хочу, чтобы ты стала моей женой».
Яков знал, что Барановские не желали видеть в своём доме Фриду. А бедняки «Новоукраинки» накрыли свадебный стол посреди малозаметной улочки. Там чуть ли не до утра не смолкали шутки, поговорки, тёплые слова, песни и танцы. Зиновий не столько досадовал, что не было отца с матерью, сколько из-за своих братьев и сестёр, которых пугало, что мать может лишить их наследства, если они окажутся с братом за свадебным столом.
Чувствуя себя обделёнными и покинутыми, Зиновий вместе с Фридой оставили «Новоукраинку» и переехали в город Сталино, в нынешний неспокойный и непредсказуемый Донецк. Там Зиновий не чурался никакой работы: был и сторожем, и возчиком, и грузчиком, только бы в кармане оставалась хоть какая-то копейка на «чёрный день».
«ШЛИМАЗЛ»
В семье Зиновия и Фриды росли две славные девчушки: Дора и Люда. Только родители со стороны отца ещё ни разу не проведали своих внучек. Не признавали их сёстры и братья Зиновия. Зато родители Фриды радовались, видя, как молодые любят друг друга. Они приезжали к ним с бубликами, пряниками, леденцами «Монпасье» в цветных коробочках и ручной швейной машинкой «Зингер», чтобы на месте можно было что-то пошить или перешить.
Зиновий оберегал Фриду и всё извинялся, что по жизни он шлимазл — неудачник, раз не может «накормить» свою семью радостью и просто хорошим настроением. Понимала Зиновия и Фрида. Она видела, как он работал, и нередко сама ходила по домам, предлагая кому бельё постирать, кому двор прибрать или на рынок за продуктами сходить.
Случалось, что недруги Зиновия писали на него доносы, будто бы он человек подозрительный, не советский, да ещё из семьи богачей. Его арестовывали, подолгу допрашивали. Только доносы выглядели настолько нелепо, что даже следователям не к чему было придраться, чтобы бросить его за решётку или отправить в лагерь. Но Фриду и детей больше пугал ночной стук в дверь или в окно. Девочки знали, что при таком стуке к ним обычно наведывались какие-то люди в длинных шинелях и уводили с собой отца.
Да и с работой у Зиновия не всегда ладилось. Ему хамили, грубили. Зиновий мог бы и сдачи дать, но обидчиков всегда было двое, трое, а то и больше. Вот и приходилось ему, стиснув зубы, молча терпеть.
Когда Зиновий работал кучером «на хозяина», то собрал немного денег, купил телегу с лошадью и пристроил к дому небольшую конюшню. Но и здесь нашлись недоброжелатели: забравшись туда ночью, они обмотали копыта лошади тряпками и неслышно увели её с собой. Потом выяснилось, что животное украли соседи. А суд, нет чтобы осудить воров, вернуть хозяину лошадь или возместить её стоимость, пообещал привлечь пострадавшего за незаконную пристройку конюшни к дому.
СУДЬБЫ ХОЛОКОСТА
К городу Сталино всё ближе и ближе подступала война. Нарастала паника. Стояла давка за хлебом, солью, керосином. В толпе всё чаще раздавались отдельные выкрики, будто бы из-за евреев началась война. Жидов выталкивали из очереди, слышались насмешки, угрозы. Мальчишки бросали камни в окна домов, где жили евреи. Вспомнились стихи советского поэта Лазаря Шерешевского: «…Кто же будет во всём виноват, если завтра исчезнут евреи?»
Великий русский писатель Максим Горький, когда слышал от антисемитов: «Ага, он опять защищает евреев. Ну конечно подкуплен» — отвечал: «Да, я подкуплен, но не деньгами. Ещё не напечатаны такие деньги, которыми можно подкупить меня, но давно, ещё с детских лет моих, меня подкупил маленький древний еврейский народ, подкупил своей стойкостью в борьбе за жизнь, своей неугасимой верой в торжество правды — верой, без которой нет человека, а только двуногое животное. Да, евреи подкупили меня своей умной любовью к детям, к работе, и я сердечно люблю этот крепкий народ. Его все гнали и гонят, все били и бьют, а он живёт и живёт, украшая прекрасной кровью своей тот мир, враждебный ему».
В семье соседей Зиновия Барановского росла толстушка Ленка. Она была такого же возраста, что и Люда Барановская, только выглядела постарше. Поначалу они дружили, затевали игры, ходили в одну школу, менялись книгами. Когда же грянула война, соседей было не узнать: столько гадких слов они вылили на семью Барановских. И Ленка не отставала от своих родителей…
Людмила, вспоминая Сталино, рассказывала, что жили они недалеко от железнодорожной станции, и с сестрой Дорой, увидели, как к громкоговорителю на станции торопились люди - оттуда доносился голос Молотова: «…Сегодня в четыре часа утра без объявления войны германские войска напали на нашу страну…»
Зиновий Барановский ни за что не хотел оставлять свой дом. Но как только враг оказался неподалёку от Сталино, Зиновий заехал в Макеевку, чтобы забрать с собой в тыл страны родственницу Велю с тремя детьми. Но та ни за что не хотела ехать без мужа, который находился на трудовом фронте.
«Дождливым сентябрьским утром, — вспоминает Людмила, — на телеге, помимо нашей семьи, была и мамина сестра Таня с двумя малыми детьми. Всхлипывая, мы прощались с прежней жизнью, направляясь в неизвестное завтра. Тут до нас донёсся отчаянный лай собак, которые были готовы растерзать наших лошадей, а заодно и нас, едва державшихся на телеге. Неожиданно началась бомбёжка… Не знаешь, куда бежать и где тебя прихватят осколки взрывающихся бомб. Бежишь, падаешь, снова бежишь, с дрожью поглядывая на небо. Не помню, сколько дней мы двигались по дороге к сталинградской пристани. Нам попадались толпы беженцев с плачущими детьми, узлами и чемоданами. Попадались и красноармейцы, которые охотно делились с нами консервами и сухарями. Когда же, наконец-то, добрались до пристани, бросили телегу и смешались с толпой. Но снова попали под бомбёжку: люди бросились кто куда, придерживая возле себя детей, и кое-что из ручной клади. Когда самолёты, отбомбившись, забрались в серую гущу облаков, по рупору объявили, что нас посадят на пароход «Ленин». Но в него угодила бомба, буквально перед нашей посадкой разорвав его на куски. Позже, нам удалось забраться в трюм какого-то судёнышка. Там нас набилось больше, чем килек в бочке. Злобствующие волны не утихали: они швыряли посудину с боку на бок, то накрывая его водой, то подбрасывая кверху. Но капитан всё-таки довёз нас до спасительного побережья, там нас встречали люди на машинах, телегах и кое-какой едой…»
«Когда я слышала, что все народы нашей страны бились на полях сражений, а мои братья- и сёстры-евреи прятались в тылу, во мне закипают боль и обида. Поэтому я задалась целью найти как можно больше имён участников той страшной войны, среди которых были русские, украинцы, белорусы, татары, казахи, узбеки… и евреи. Я записывала их имена, подвиги. Проводила в школе вечера памяти.» Написала письмо в Иерусалим, в Яд Вашем, в национальный мемориал Катастрофы (Шоа) о своих переживаниях… Рассказала, что занимаюсь темой Холокоста и у меня есть воспоминания о людях, выживших в его суровые годы.
Тогда-то я и загорелась желанием, как можно больше узнать о земле наших предков. И в 1999 году отправилась в израильское посольство. Подали документы на выезд в Израиль и мои сыновья со своими семьями.
Только в салоне раздалось, что наш самолёт приземлился на Земле наших предков, как сразу же послышались радостные хлопки. Пассажиры плакали, смеялись, обнимались, поздравляли друг друга, целовались. Это был какой-то ошеломляющий вихрь чувств, охвативший и меня. Но где-то в глубине души всё же подкрадывалось сомнение, как теперь сложится моя жизнь, что будет со мной в стране, пока ещё не познанной. Приживусь ли я здесь, как дерево, вырванное с корнем и пересаженное в неизвестную землю? Примет ли она меня?
Но страх исчез, как только увидела красивые дома Тель-Авива, приветливых людей, уверенных, спокойных, готовых при первой же просьбе помочь.
Когда нам стали предлагать квартиры, мы выбрали город Холон, тихий, красивый, зелёный. Дети искали работу. Я знакомилась с людьми, ходила в клуб ветеранов Великой отечественной войны. Там меня поразило, как много в нем приветливых, красивых людей. Весёлых, разговорчивых, ярко одетых… Танцуют, веселятся, рассказывают друг другу о себе. Общение с немолодыми, но свободными людьми сподвигло меня на работу, которой начала занималась ещё в Алма-Ате. Предложила организовать группу «Золотой возраст». И вот уже столько лет я не оставляю эту работу.
Мы стали встречаться, устраивать вечера памяти, делиться воспоминаниями. Я продолжала собирать документы о том ужасном и не всегда понятном времени. Решила издавать журнал «Судьбы Холокоста», где рассказывала о людях, переживших страхи, ужасы войны, гетто и лагеря смерти. Журнал хвалили, только никто не помогал деньгами. Вот и приходилось на свои скудные сбережения, которые я отрывала от пенсии, расплачиваться за выход каждого номера. Дошла до двенадцатого, и выдохлась. Из-за отсутствия денег этот номер журнала «Судьбы Холокоста» так и не вышел в свет!..»
Уходят годы, а Людмиле Барановской не до покоя. Она по-прежнему думает о людях, с которыми жила, работала, училась и, увы, прощалась, провожая их последний путь. Мечтает она и о возрождении своего журнала «Судьбы Холокоста».
