«Каждому народу – своего вождя!»
- Подробности
- 2533
- 14.12.2022
- Владимир КАЛИНИЧЕНКО, старший следователь по особо важным делам при Генпрокуроре СССР в 70-х – 80-х годах прошлого столетия
Воспоминания старшего следователя по особо важным делам Генеральной прокуратуры СССР Владимира Калиниченко о декабрьских событиях 1986 года
В ночь на 26 ноября 2022 года, не дожив неделю до 75-летия, скончался легендарный старший следователь по особо важным делам при Генпрокуроре СССР Владимир Иванович Калиниченко, имя которого, в 70–80-х годах прошлого столетия, приводило в трепет секретарей обкомов, министров и членов политбюро. Кредо Калиниченко: «Закон – священная корова». Он решал сложнейшие головоломки, был человеком бесстрашным и абсолютно невосприимчивым к лести. Дослужившись до генерала, в 1991 году Калиниченко уволился из прокуратуры по собственному желанию и до последних дней занимался адвокатской практикой.
«Новая газета»-Казахстан» в память о Владимире Ивановиче публикует его воспоминания из книги «Дело о 140 миллиардах или 7060 дней из жизни следователя» о декабрьских событиях 1986 года, свидетелем которых он был.
– Мне звонил Кунаев, – начал с места в карьер Александр Михайлович. – Местной прокуратурой арестованы бывший начальник Карагандинского пассажирского автоуправления, ныне министр автомобильного транспорта Караваев и группа подчиненных ему работников. По делу возникли какие-то осложнения. Кунаев считает, что необходимо наше вмешательство и проведение независимого объективного расследования. В общем, он просил помощи. Вылетайте в Алма-Ату, затем в Караганду, определяйтесь и приступайте к работе. – Какое-то время Рекунков помолчал, как бы раздумывая, говорить или нет о чем-то сокровенном, и наконец добавил: – Да! Вот вам для ориентировки: за этим делом конфликт между Кунаевым и председателем Совета министров Казахстана Назарбаевым. Это информация к размышлению. Будьте предельно осторожны. Через несколько дней мы с Мызниковым уехали в Караганду. С этого дня Прокуратура СССР была втянута в «казахстанские интриги».
Приезд Кунаева в Караганду был обставлен с большой помпой, и то, что целью его поездки являлась встреча со мной, я понял только на второй день после его приезда. Отказавшись следовать заранее разработанной программе визита, Кунаев к 11 часам вернулся в гостиницу и через службу охраны передал, что хотел бы встретиться. Так я попал в закрытые для других спальные помещения. Состояли они из нескольких отдельных комнат, уставленных дорогостоящей импортной мебелью.
Передо мной стояла задача повести разговор так, чтобы, не обманывая члена политбюро, не сказать ему ничего лишнего. Справиться с этой задачей удалось полностью. Больше часа мы проговорили о взаимоотношениях, сложившихся между людьми из его близкого окружения. Как я понял, это больше всего беспокоило Кунаева.
Передо мной сидел уставший человек, потрясенный изменой тех, кому он безгранично доверял, понимавший, что крах его политической карьеры лишь вопрос времени. Ему можно было только посочувствовать.
Через несколько месяцев, в декабре 1986 года, в Алма-Ате проходила очередная сессия Верховного Совета. В разгар ее работы Кунаев покинул президиум и на своем самолете убыл в Москву.
11 декабря в Караганду позвонил второй секретарь ЦК Олег Семенович Мирошхин.
– Видимо, у нас предстоят большие перемены в руководстве, – сказал он. – Я хотел бы переговорить с вами. Если вас не затруднит, прилетайте завтра. Я дал указание обеспечить вам вылет.
Улетали мы с заместителя прокурора республики Мызниковым в двадцатиградусный мороз при таком боковом ветре, что с трудом добрались до самолета, не надеясь, что он может взлететь. Все обошлось, правда с промежуточной посадкой и ночевкой в Балхаше.
Олег Семенович перезвонил около девяти утра и перенес аудиенцию с 10 на 12 часов. По его словам, Кунаев собирал всех руководителей республики, чтобы сделать заявление. Какое – все, конечно, догадывались. Встретились мы в назначенное время.
– Димаш Ахмедович был у Горбачева, – стал рассказывать Мирошхин. – Заявил, что хотел бы уйти на пенсию. Генсек ответил, что это правильное решение и он его одобряет. Ну тут началось. Мукашев (в то время председатель Президиума Верховного Совета Казахстана) чуть не прослезился: что, мол, без вас, отец родной, делать будем? Осиротеем! (Пройдет совсем немного времени, и на пленумах и партийных активах тот же Мукашев будет поливать грязью бывшего патрона. Тогда же, как я понял, его панегирики вызвали горькую иронию у окружающих.)
– Я вот что хотел спросить, – продолжал Мирошхин. – Знаете ли вы, кто заменит Кунаева? Понимаете, для меня это не безразлично. Если первым станет Назарбаев, я остаюсь. Если придет русский, то вторым должен быть казах.
– Олег Семенович, я по должности в такие тайны мадридского двора не посвящен. Как понял, вы на 16 декабря готовите пленум. Кто приезжает из центра?
– Сказали, Разумовский.
– Если он приедет один, первый – кто-то из ваших; если привезет «варяга», все сразу станет ясно.
15 декабря 1986 года спецрейс из Москвы встречали первые лица республики. За спиной заведующего орготделом ЦК по трапу спускался первый секретарь Ульяновского обкома КПСС Геннадий Васильевич Колбин.
На следующий день, утром, состоялся пленум, длившийся не более сорока минут. Он был проведен, с моей точки зрения, в оскорбительной для казахской партийной организации форме. После представления Разумовским малоизвестного казахстанцам Колбина растерявшиеся участники пленума безропотно и чисто по-коммунистически подняли руки: «одобрям».
Но все было не так просто. После окончания работы пленума обстановка в аппарате прокуратуры республики, где большинство работающих были казахи, стала тревожной. В кабинетах собирались группами и что-то оживленно обсуждали. Приход Колбина, известного «наведением порядка» в Грузии, мог означать только одно – повторение «узбекского варианта». Взрыв не заставил себя ждать.
Около 10 часов утра следующего дня ко мне в кабинет вбежал перепуганный Мызников:
– Володя, перед зданием ЦК собралась группа студентов. Требуют проведения нового пленума. Едем!
На площади, носящей имя Брежнева, стояла толпа молодых ребят и девушек человек в триста. Над толпой были лозунги на русском языке: «Каждому народу - своего вождя!» Перед трибуной и вдоль нее виднелась редкая цепочка милиционеров. Среди снующих по площади людей я заметил председателя КГБ Мирошника и министра внутренних дел Князева. У всех на лицах растерянность, потому что ни на какие уговоры и просьбы разойтись молодежь не реагировала. В это время со стороны улицы Мира им навстречу двинулась еще одна толпа молодежи. Последовала краткая команда, и работники милиции, растянувшись цепью, попытались преградить им дорогу. Из толпы, стоящей на площади, и той, которая намеревалась соединиться с ней, раздались крики. Люди ринулись навстречу друг другу. В считаные секунды милиционеры были смяты. Тех, кто упал, топтали ногами бегущие. Раздавались призывы на казахском языке. Кто-то кричал по-русски: «Не давайте им спровоцировать нас!»
Обстановка накалялась, и по мере увеличения количества митингующих на площадь прибывали также многочисленные группы моложавых, подтянутых парней в гражданском – как мы догадались, переодетых офицеров КГБ и милиции. Прямо к трибуне подогнали УАЗ. Там разве что не билась в истерике одна девушка, и парни сумели вытеснить ее из толпы и пытались усадить в автомашину. Она отчаянно что-то кричала и вырывалась. Вдруг на работников КГБ набросилась очень уж хорошо одетая женщина и отбила у них задержанную. Я увидел изумленное лицо Мызникова.
– Боже! Это же секретарь обкома по идеологии!
Заработали громкоговорящие установки. Молодежь уговаривали разойтись и к 15 часам собраться на другой площади, у здания Совета министров.
Реакции не последовало.
К 11 часам на площадь привезли руководителей и преподавателей алма-атинских вузов. Разговаривали они на родном языке, но и без перевода было понятно: действия студентов они одобряют. Заметили мы также в толпе людей, команды которых студенты беспрекословно выполняли. К 12 часам толпа разделилась на две части. Одна колонной двинулась по улицам, другая рассеялась на мелкие группы. Через полчаса поступила информация о том, что они буквально штурмуют общежития, призывая других студентов присоединяться к ним.
Площадь очистилась, но ненадолго. Через несколько часов уже многотысячная толпа вновь собралась у здания ЦК.
Сегодня алма-атинские события получили совсем иную оценку в Казахстане. Поэтому расскажу только о том, что видел сам. Около часа следовали мы на служебной автомашине за колонной демонстрантов, проследовавшей с площади на улицы города. С собой у меня был фотоаппарат, и на имеющихся фотоснимках хорошо видно, как по бокам колонну с палками и прутьями в руках охраняют молодые ребята крепкого телосложения. А ведь это было только утро 17 декабря 1986 года.
К тому времени милиция стягивала силы на площадь. Демонстрантам никто не угрожал, тем более никто не применял к ним насилия.
В следующий раз мы с Мызниковым приехали на площадь в самый разгар второй стадии митинга. Водитель Мызникова был крайне напуган происходящим и все время уговаривал нас уехать от греха подальше. Мы же очень рассчитывали на получение свежей информации от прокурора республики Елемисова.
К тому времени толпа молодежи выросла до трех-четырех тысяч человек. С трибуны с ними пытались вести диалог Назарбаев, заместитель министра внутренних дел Басаров, Елемисов. Требование митингующих одно – проведение повторного пленума.
Митинг продолжался, а на трибуне высокорангированные руководители пытались унять страсти все более и более бушующей толпы. В это время мы заметили, что по ступенькам на трибуну взбирается молодая женщина с девочкой лет семи. Подумали: чья-то мать хочет призвать к благоразумию сына или дочь и их товарищей. Она же, подняв девочку на руках, выкрикивала что-то на казахском языке. Перевод криков Нуркеновой (такой была ее фамилия) нас, признаться, озадачил: «Не допустим возрождения 37-го года!.. Они мучили меня в своих застенках!..» и т. д.
Толпа отвечала возмущенным ревом. Около 17 часов митингующие попытались прорвать оцепление и двинуться к зданию ЦК. Работники милиции стояли спокойно, сцепив руки. Я же вдруг понял, что сдержать митингующих они не смогут, и тогда… Честно говоря, стало страшно. Бежать можно было только в одном направлении, по обледеневшим ступеням мраморных лестниц, но мы с Мызниковым понимали, что так далеко не убежишь. Посмотрел на коллегу. Он был белее самой белой из стен.
– Уходим, – коротко бросил Аркадий Дмитриевич.
В обход мы буквально рванули к месту, где нас должна была ждать автомашина, но ее там не было. Перепуганный больше нашего водитель просто-напросто сбежал.
Позже нам рассказали, что в это время Горбачев через Колбина обращался к Кунаеву с просьбой выступить перед митингующими. Кунаев отказался. Такое его поведение через некоторое время дало повод к обвинению бывшего члена политбюро в причастности к организации массовых беспорядков. По этому поводу я попросил высказаться одного из крупных политических лидеров Казахстана эпохи застоя – Асанбая Аскарова, кстати находившегося в родственных отношениях с Кунаевым.
– Да нет, что вы, – заулыбался Аскаров. – Никакого отношения к декабрьским событиям он не имеет. Душа Кунаева, конечно, радовалась, что проводы его, такие сухие и формальные со стороны центра и бывших соратников, сопровождаются громким скандалом, но не более.
Шло время. Напряжение не только не спадало, а, наоборот, нарастало. Наиболее агрессивно настроенные участники митинга стали срывать с работников милиции шапки и погоны, бросали в них куски мрамора из облицовки зданий на площади, наносили удары прутьями и палками. Появились первые раненые. Это был уже далеко не мирный митинг.
На площадь начали стягиваться внутренние войска. Ряд спецподразделений из других регионов страны срочно перебрасывался в Алма-Ату самолетами. Все имеющиеся в наличии силы милиции и армии сосредоточивались только для защиты здания ЦК, оставляя сам город практически неприкрытым. Развешанные в кабинетах руководителей МВД, куда мы с трудом добрались, секретные карты и графики оперативного развертывания милиции на случай массовых беспорядков оказались фикцией. А ведь в любой момент могли начаться более серьезные столкновения на межнациональной почве. Поводов к этому было более чем достаточно.
В 18 часов нам сообщили, что Москвой принято решение направить в Алма-Ату заместителя заведующего отделом ЦК Разумова, заместителя генерального прокурора СССР Сороку, заместителя министра внутренних дел СССР Елисова, первого заместителя председателя КГБ СССР Бобкова. Вместе с ними спецрейсом и рейсовыми самолетами следовала большая группа руководящих работников МВД и КГБ СССР. К этому времени образовали кризисный штаб, который разместился в бункере, расположенном под центральной трибуной площади. Здание МВД, в котором находились мы и еще с десяток работников различных ведомств и где хранилось оружие, прикрывали всего 15 милиционеров, вооруженных автоматами. Единственными источниками информации о событиях, происходящих в городе, были телефон и обычная переносная рация, по которой можно было слышать переговоры патрулей и руководителей подразделений внутренних войск и милиции.
Около 21 часа к площади прибыли пожарные машины. Стоял десятиградусный мороз, и пыл митингующих попытались охладить водой. Безрезультатно. В ответ пожарных разогнали, их автомашины раскурочили и стали жечь. Напряжение все более нарастало. На легковых автомобилях и грузовиках к площади стали подвозить специально и наспех заготовленные колья, прутья, дубинки.
Из дневниковой записи хронологии событий 17 декабря 1986 года:
«…22 часа 20 минут. Люди из толпы обстреливают из ракетниц здание ЦК. Загораются два кабинета. Пожар потушен. Одной из ракетниц стреляют в спину солдата внутренних войск. В больницу поступают с ранениями различной тяжести работники милиции и военнослужащие…
…В 23 часа в бункере принята делегация парламентеров митингующих. После переговоров парламентеры сумели разагитировать митингующих и увести с площади около тысячи человек.
…В 23 часа 30 минут толпа численностью 200–300 человек, постоянно увеличиваясь за счет примыкающих к ней жителей города, движется к центру города со стороны двух окраинных микрорайонов.
…24 часа. Толпу пытаются остановить кинологи с собаками. Три собаки убиты. Толпа продолжает движение…»
Эти сообщения все мы, собравшиеся в кабинете заместителя министра внутренних дел Митрофаненко, слушали по портативной рации. Я, стоя возле рации, вслушивался в эти переговоры. Подошел один из руководителей 3-го отдела КГБ республики:
– Представляешь, все это через спутники фиксируют американцы. Ну и будут смеяться над нами! Вот как советские воюют!..
Отвечаю:
– А может, мы иначе не умеем?
В начале первого часа ночи поступило сообщение о том, что сосредоточенным на площади спецназовцам дана наконец команда очистить площадь. С заданием они справились в пределах получаса. Действовали эти асы руками и ногами, спецсредств и оружия не применяли. «Площадь очищена от хулиганствующих элементов» – эту новость восприняли с облегчением. Около 2 часов в Доме политпросвещения Колбин собрал партийный актив города. Гневно бросил в зал: «Прекратите этот махровый национализм!»
Эх, Геннадий Васильевич! Если бы все было так просто. Жизнь и работа на руководящих партийных должностях в Ульяновской области и в Грузии отнюдь не позволяли вам с ходу объективно и правильно оценить специфику Казахстана.
А в «бункере» продолжали совещаться уже с участием командующего Среднеазиатским военным округом Лобова. Ожидали прибытия одного из заместителей министра обороны СССР. Связь с Москвой поддерживалась постоянно. Наконец, центр в лице министра обороны Соколова дал согласие на привлечение к подавлению массовых беспорядков курсантов Алма-Атинского высшего училища погранвойск.
Только к семи утра мы смогли добраться в гостиницу. Через пару часов разбудил Мызников. С ним приехал начальник отдела союзной прокуратуры Виктор Стрельников. Все вместе решили переговорить с Сорокой, который входил в состав правительственной комиссии и всю ночь заседал в «бункере». Добираться туда было опасно и сложно. Поэтому в сопровождении двух автомашин ГАИ буквально прорывались к зданию ЦК. Оно было полностью оцеплено войсками, милицией и людьми в гражданском. Саму площадь с двух сторон перекрывали шеренги спецназа со щитами и дубинками в руках. На улицах Мира и Фурманова находились толпы молодых парней и девушек казахской национальности. Многие были вооружены палками и прутьями.
Курсанты-пограничники разместились ближе к центральному входу в ЦК. Оружия у них нет, хотя на ступеньках на определенном расстоянии стоят ящики с боеприпасами и оружием. Бросилось в глаза, что на поясе за спиной у каждого курсанта закреплена саперная лопатка. Мы пришли тогда к выводу о том, что это не случайно. При прямом столкновении с толпой ничем не вооруженные 18–20-летние парни только и могли прибегнуть для своей защиты к помощи саперных лопаток. Так за них решили командиры.
Через несколько лет, читая сообщения о трагедии, произошедшей в Тбилиси, и обвинения в адрес армии, использовавшей для разгона митингующих саперные лопатки, я вспомнил Алма-Ату. На военных возлагали функции, к которым они не были готовы ни морально, ни в плане технического обеспечения спецсредствами. Каждый действовал по своему разумению.
Сорока переговорил с нами накоротке. Сообщил, что обстановка продолжает оставаться сложной, поступают сообщения о начинающихся выступлениях молодежи в ряде областей республики. Пожелав нам сохранять выдержку и самообладание, распрощался. Тут-то мы и увидели, как толпа с улицы Фурманова попыталась прорваться на площадь. Смять прикрывающиеся щитами шеренги спецназа они не смогли и отхлынули назад. Тут же шеренги разомкнулись и на толпу ринулись молодцеватые парни в гражданском. Митингующие начали в беспорядке разбегаться. Тех из них, кого смогли задержать, буквально волоком тащили на площадку, расположенную за трибуной. Следовали жесткие команды: «На колени! Руки за голову!» На задержанных сыпались удары руками, ногами, дубинками.
Обратили внимание на высокого парня-казаха, который, видимо, более остальных досадил спецназовцам. Десяток из них, доставив очередного задержанного, обязательно подбегали к нему, наносили один-два удара и удалялись за следующими.
Вдоль площадки с папкой в левой руке и обычной деревянной дубиной в другой вышагивал, что-то приговаривая, подполковник-пограничник с перебинтованной головой. Приблизившись к этому парню, он громко дал команду: «Разойдись!» – и, когда избиваемый попытался поднять голову, нанес ему резкий удар дубинкой по голове. Следующий удар, ногой в сапоге, последовал в пах. Парень стал падать вперед, но отлетел в обратную сторону после не менее сильного встречного удара ногой в лицо. Против нас что-то гневно кричала подполковнику девушка-казашка, разносившая горячий чай солдатам.
Вслед за этим последовала не менее безобразная сцена, поразившая нас бессмысленной жестокостью по отношению к задержанным. На площадку подогнали автобусы. Вооруженные дубинками работники милиции образовали коридор в 25–30 метров. Раздалась команда: «Встать! Руки за голову! В автобус! Шаг влево, шаг вправо – удар! Марш!»
Очумевшие от происходящего мальчишки трусцой бежали по коридору, получая удары дубинками при малейшем отклонении в сторону. В автобусы их буквально набивали как сельдь в бочку. Из окон многоэтажного здания ЦК за происходящим наблюдали их соплеменники.
Бесчинства в городе продолжались. Дикий случай произошел напротив телецентра на улице Мира, где в оцеплении были выставлены в живой цепочке его работники.
По улице в сторону площади двигалась очередная толпа, лидеры которой несли большой портрет Ленина. Неожиданно несколько молодых людей, вооруженных металлическими прутьями, бросились к стоявшим на обочине и, избивая, вытащили на середину улицы инженера телецентра Савицкого. Свалив его на асфальт, они стали наносить ему удары металлическими прутьями по голове. Буквально в несколько секунд все было кончено. Савицкого убили.
Пройдет некоторое время, и следователи смогут изобличить только одного из убийц – Раскулбекова. Поскольку, по заключению судебно-медицинской экспертизы, каждый из ударов, нанесенных Савицкому, был смертельным, суд вынесет ему суровый приговор – смертную казнь.
В ожидании исполнения приговора убийца не выдержит психологического стресса и покончит с собой в тюремной камере. Спустя годы в Казахстане будет создана комиссия Верховного Совета республики по пересмотру оценок событий 17–18 декабря 1986 года. Все осужденные за участие в массовых беспорядках будут реабилитированы. Дойдет черед и до постановки вопроса о реабилитации лиц, изобличенных в наиболее тяжких преступлениях, в том числе и убийцы Савицкого. Мне рассказали, что его именем назвали улицу в Чимкенте, а позже якобы присвоили звание Героя Казахстана. Что же, у каждого народа свое понимание правды. Я рассказываю только о том, что увидел и пережил в те тревожные декабрьские дни.
Пройдет несколько лет, и по инициативе Горбачева будет изменено решение политбюро по оценке декабрьских событий в Алма-Ате. В те трагические дни были убиты только три человека: двое русских и один казах. В лечебные учреждения за оказанием помощи обратились 923 человека. Я позволю себе привести свои дневниковые записи того периода, сделанные, как говорят, по горячим следам. Вот они.
По состоянию на 20 декабря 1986 года:
«В медицинские учреждения города обращалось 679 человек… из них: госпитализировано – 241, в том числе: гражданских лиц – 88, военнослужащих – 82, сотрудников органов внутренних дел – 71. В тяжелом состоянии находится 17 человек, из них: 10 гражданских, 4 сотрудника органов внутренних дел и 3 военнослужащих…
Сожжено 11 и повреждено 24 единицы специальных транспортных средств, выведено из строя 89 автобусов и 33 легковых такси. Нанесен ущерб 13 студенческим общежитиям, 5 учебным заведениям, 6 предприятиям торговли и общественного питания, 4 административным зданиям и другим объектам.
Доставлено в органы внутренних дел 2335 человек… Профилактировано и отпущено 1994 человека. Содержится на 20 декабря 1986 года в органах внутренних дел 341 человек».
С бунтом справились за два дня. На тех, кого считали виновными, обрушились разного рода репрессии. Десятки молодых людей были арестованы, сотни исключены из высших и средних учебных заведений. В республике, как тогда любили говорить, начался активный «очистительный процесс». Слетали со своих постов люди из ближайшего окружения Кунаева, встал вопрос о привлечении к уголовной ответственности отдельных из них.
Здесь-то и проявилась своеобразная позиция республиканской прокуратуры. Сразу после возбуждения уголовного дела в отношении активных участников массовых беспорядков ее руководители заявили, что в помощи союзных следователей не нуждаются и с расследованием справятся сами. Сорока, поддерживавший дружеские взаимоотношения с Мызниковым, против этого не возражал. Такую же позицию наши коллеги заняли и по расследованию должностных злоупотреблений. Желая не ударить в грязь лицом перед Колбиным, они сами возбудили уголовные дела против помощника Кунаева Дюсетая Бекежанова, управляющего делами ЦК Статенина и управляющего делами Совета министров Лысых.
Этих широко известных в республике ответственных работников арестовали. Газеты запестрели сообщениями об активах, пленумах, на которых вчерашние товарищи по партии активно разоблачали «поправших нормы партийной жизни отщепенцев». Но многие забывали, что никто в республике в этом заинтересован не был. Никто не хотел, как выразился один из руководителей республики, запустить козла в огород и позволить вести крупномасштабное расследование силами Прокуратуры СССР.
