Близкий человек

Стенографистка Ирина Вагина рассказывает, как ей работалось с генеральным секретарем ЦК КПСС. 2 марта — день рождения Михаила Горбачева



— Ирина, вы никогда ничего о нем не рассказывали, хотя были одним из самых близких к Михаилу Сергеевичу людей — во всяком случае «пространственно». Почему?

— Ну у меня профессия такая не публичная стенографистка, хотя потом моя должность называлась солидно: референт секретариата генерального секретаря ЦК КПСС. Когда меня еще только принимали на работу в 1983 году, нас предупреждали: одеваться скромно, много не болтать. За нами был и контроль часто приходилось работать с секретными документами.

— Как вы попали в ЦК? Туда, наверное, не брали прямо с улицы?

— Нет, ну что вы. Нас долго проверяли, месяца два. Квалификация у меня была высокая после училища машинописи и стенографии я еще закончила специальные курсы стенографии, потом без отрыва от работы редакторский факультет Полиграфического института. А до ЦК я шесть лет работала в журнале «Коммунист», мамина знакомая сосватала.

— А к Горбачеву вы как попали?

— Когда Михаила Сергеевича избрали генеральным секретарем, он обновил свой аппарат, и там нужны были машинистки и стенографистки. Это такое дело довольно индивидуальное надо и к манере диктовки приноровиться, и почерк разбирать.

— Наверное, вы ему еще своей скромностью понравились.

— Не знаю… Он сам был скромный человек, хотя постоянно шутил и даже частушки пел — иногда не совсем приличные. Но не обидно, это для разрядки.

Он же по пять часов иногда диктовал, хотя стенографистки должны меняться каждые пятнадцать минут. Я, когда начала с ним работать, стала очень быстро есть. Мои старые знакомые удивлялись: ты что так? Я сама за собой этого уже не замечала, а знакомым я же обычно не говорила, где работаю, поэтому трудно было объяснить.

— Он что, вас так заставлял, не давал передохнуть?

— Да не заставлял, а просто Михаил Сергеевич сам был такой. Все расписано по минутам, давай-давай!.. Мы просто так все привыкли, когда с ним работали. Я несколько раз руку срывала запястье, это профессиональная болезнь у нас и у пианистов… Он мог и домой позвонить что-то продиктовать. Но обычно сам, даже на работе — у нас прямой телефон был. Раньше-то всегда через секретаря: «Соединяю!..», а когда сам генеральный стал напрямую, было непривычно. Только если он в нерабочее время меня не находил, тогда уже охрана.



Один раз дернули меня с шашлыков в воскресенье, нашли на дачах. Привезли, охрана орешки сует, это же еще борьба с алкоголизмом не кончилась, а там у него целое политбюро. Михаил Сергеевич спрашивает: «Ты что такая красная?» — «Загорала, — говорю, — лето». — «А, ну ладно» — и давай работать. В другой раз я поехала могилы привести в порядок на кладбище, охрана ему доложила, а он: «Ну она же там не останется?..» Хохотали все, но это уже в Фонде было.

— Получается, все-таки он ездил на вас?

— Да не на мне — на всем аппарате, но мы же в три смены с ним работали, а он один, в десять утра привозили, в десять вечера увозили. Но работали дружно, усталости не замечали. Я почти сразу попала на госдачу в Волынское, где готовили доклад к XXVII съезду. Главным был Яковлев, все его звали бригадиром. Были Ситарян (первый зампред Госплана. Л.Н.), Аганбегян, Медведев, Шахназаров, Черняев, Биккенин, Вольский, Болдин, один раз приезжала Татьяна Заславская… Потом еще много раз такие же команды работали и в Ново-Огарево, и в Завидово — такая карусель, что теперь всех и не вспомнить.

— Они, наверное, ругались между собой в процессе, вы это записывали? Вот бы посмотреть, если такие записи сохранились.

— Нет, не думаю. Они спорили без нас, потом каждый готовил свою часть и нам диктовал, по-моему, только Биккенин писал. Диктовать-то быстрее. Мы это распечатывали, и они опять спорили. Михаил Сергеевич мог приехать в любую минуту, это какое у него было расписание, но чаще всего к вечеру. Тогда все опять сходились и начинали свои куски ему читать и спорить. Он это поощрял, но говорил: «Вы давайте, высказывайтесь, а решать буду я». Но с ним самим обычно не спорили, я помню, возражали Шахназаров и Черняев, но тут я могу кого-то пропустить и обидеть. Потом Михаил Сергеевич все куски забирал и диктовал свое. Всегда все через себя пропускал, чужие тексты он никогда напрямую не использовал.

— К Горбачеву у каждого свое личное отношение. Даже у тех, кто его никогда не видел, а многие, кто с ним долго работал, на него потом оказались в обиде. Почему? Вот Яковлев — в его воспоминаниях о Горбачеве много яду, про Болдина я уже не говорю…

— Вот я тоже этого не понимаю. Ну он ко всем на «ты», а к нему на «вы», но это партийное такое… К нам-то он всегда очень ровно и деликатно относился. Но наша работа техническая, а в их творческой части всегда ревность присутствовала. Позже, в Фонде, Михаил Сергеевич требовал, чтобы я запиралась на ключ, когда его последний вариант расшифровываю и печатаю, чтобы никто раньше времени не узнал, чьи предложения он взял за основу. А им не терпится, они стучатся: «Ира, ты что там делаешь?.. Тебе Михаил Сергеевич поручил?» «Нет, Раиса Максимовна». Я ему еще говорила: «Михаил Сергеевич, нехорошо вы меня заставляете врать»…



— А он что?

— А он: «Ну что поделаешь, работа у нас такая». Вообще команда всегда была дружная, и Яковлев к нам потом вернулся. А Болдин… Это был просто шок. Когда Михаил Сергеевич в 1991 году вернулся из Фороса, он только о нем и спросил: «Как себя вел Болдин?»

— Расскажите подробней. Вы в это время были где? А остальные как себя вели?

— Я в Форосе с ним была в девяностом, а в девяносто первом поехала другая сотрудница, она от нас потом ушла… Обычно помощники и аппарат уходили в отпуск вместе с ним, но я оставалась в Кремле в тот раз. 19 августа мы стали искать Болдина, он руководитель, а он просто пропал, и мы ничего не знаем.

Спецсвязь сразу отключили, шифротелеграммы и другие документы перестали носить, а кто-то из аппарата на всякий случай перестал со мной здороваться. Мне советовали на работу не приходить: делать все равно нечего.

Но как же так я не могла оставить свой пост. Я приходила, двадцатого потребовала машину с мигалкой, чтобы из Кремля на Старую площадь помощникам, которые срочно вернулись, документы отвезти… Танки кругом — страшно, вдруг нас тоже арестуют — не пешком же с шифровками идти…

— Горбачев изменился, когда вернулся из Фороса, вы что-то заметили?

— Нет, заметно было по Раисе Максимовне, а у Михаила Сергеевича выдержка была по нему ничего не заметно. И карусель сразу снова завертелась теперь был союзный договор, совещание за совещанием, меня привозили к 8 утра и увозили в час ночи, потому что уже никто никому не доверял, а печатать надо все равно, компьютеров тогда никаких еще не было…

— Здороваться-то снова начали с вами?

— Конечно, на всякий случай. Но я про это Михаилу Сергеевичу не говорила, я не такой человек, а он только про Болдина спросил. А что я знаю про Болдина? Пропал и все.

— Вы с Горбачевым до последнего дня работали в Кремле?

— Я с ним вообще до последнего дня, потом еще в Фонде. А в последний день в Кремле, когда Ельцин раньше обещанного пришел требовать кабинет, мы там на третьем этаже тоже сидели еще с одной сотрудницей, и вдруг эти новые привозят тележку с вещами: блокноты, ручки, всякая ерунда и ботинки Михаила Сергеевича. Я не выдержала и стала плакать ну нельзя же так…

— Он вам потом свои книжки тоже диктовал или писал сам?

— Диктовал по главам, он так привык, а потом правил. Сначала он еще много ездил, выступал с лекциями, потом в президенты России баллотировался в 1996-м… Раз мы с ним были в Америке, в 1994-м, кажется, году. Мы с собой брали машинки электрические и механическую на всякий случай, потому что в самолете электрическую некуда включать. Все время перелетали туда-сюда, только взлетим и вниз, а Михаил Сергеевич еще успевал мне что-то за пятнадцать минут продиктовать, но надо было потом еще перепечатать.

Приехали в Конгресс США в Вашингтоне, стол искать некогда, я машинку поставила на кресло, сама на пол. Американцы: «О! Русский героизм!..» Когда вошла в зал, все стали мне руку пожимать. Они просили продать эту машинку, но я сказала: нет, она в наш музей пойдет. Первый ноутбук мне тогда подарили…

Нас когда разогнали, часть народа ушла в коммерческие структуры. Меня тоже звали в «Лукойл», там зарплата в пять раз больше. Не знаю, откуда он про это узнал может, просто почувствовал. Диктовал-диктовал, вдруг остановился и спрашивает: «Ирина, неужели ты тоже уйдешь?..» Я сказала: «Нет, я не уйду». И тем тоже сказала: «Я ничего не поеду смотреть, и не звоните мне больше. Я не за деньги работаю».

Последнюю свою книгу («Наедине с собой». Л.Н.) он мне не один год диктовал, правил и снова диктовал. Иногда со слезами на глазах — когда про Раису Максимовну.

Когда она умерла в 1999 году, он нас года три 8 марта подряд на работу вызывал — не мог один дома. Там только кот у него, Вилька, лет тринадцать прожил.

Потом, перед самым концом, он под машину попал, но Михаилу Сергеевичу не стали говорить. Ушел и ушел — что зря расстраивать…

— Скучаете по Михаилу Сергеевичу?

— Конечно. Он мне сначала снился почти каждую ночь, я все думала: да что ж такое, может, ему там плохо.

— Но там же уже хорошо.

— Ну я думала он же видит, что тут творится, и вряд ли это может ему понравиться. Мне посоветовали в церкви за упокой свечку поставить, я не очень по этому делу, но сходила поставила. Перестал сниться, надеюсь, успокоился.