Не издамся без боя
- Подробности
- 135
- 18.11.2024
- Айгерим АЛИЖОНОВА
Современная литература на русском языке ведёт свои войны. Российская — против тоталитарного режима. Казахстанская — за «правильную» трактовку новейшей истории. Интервью литературного критика Сорина Брута
После начала полномасштабного вторжения России в Украину литература на русском языке тоже стала полем битвы за взгляды читателя. Помимо очевидного появления Z-литературы (в Казахстане она не продаётся вообще) сформировался целый пласт антивоенной литературы — в основном, из эмигрировавших писателей, чьи книги выпускают неподцензурные издательства, открытые уже после 24 февраля 2022 года за пределами России. Этой литературы в продаже много, но как раз именно в Казахстане: соседняя страна ставит запреты на распространение «дискредитирующих» армию и власть книг. Что, разумеется, не мешает такой литературе проникать в Россию и дальше.
Параллельно в самом Казахстане появилось определенное количество нон-фикшн произведений, связанных с осмыслением недавних событий новейшей истории страны. Это и книги, связанные с Январскими событиями, и большая автобиография Нурсултана Назарбаева (которая, впрочем, тоже отсылает к событиям Кантара в одной из своих частей). В таких книгах тоже видно определённое идеологическое противостояние — но другого типа: «старый» и «новый» Казахстан заочно пытаются выяснить, чья трактовка истории убедительнее. Свои запреты тоже есть: книгу журналиста Данияра Молдабекова о Кантаре даже не дали выпустить, не говоря уже о продажах в магазинах.
О том, как происходят литературные баталии на страницах современных произведений, рассказывает критик и журналист Никита Павловской, больше известный как Сорин Брут. Сам он с началом полномасштабной войны также уехал из России и сейчас живёт в Казахстане.
«У нас власть в России любит огорчаться, а обижаться не любит»
— Как вы считаете, какую роль играет цензура в формировании современной российской политической литературы? Какие тексты и авторы оказываются в «серой зоне»?
— Влияние цензуры очевидно, его не может не быть. Сейчас появилось очень интересное творческое поле — то, что называется «новым тамиздатом», то есть русскоязычная литература, которая издается за рубежом. Таких издательств несколько. В первую очередь, это издательство «Медузы». На их книги самый большой спрос. Дальше есть Freedom Letters, BA Book (это библиотека Бориса Акунина), Vidim books, другие издательства. В них, соответственно, может существовать неподцензурная литература, там можно говорить о политической ситуации сколь угодно свободно. Издатели и большинство их авторов находятся в эмиграции, их книги распространяются вне России, но внутрь страны они всё равно попадают.
Издательство Freedom Letters — одно из главных неподцензурных зарубежных издательств. Оно выпустило запрещенный в России роман Владимира Сорокина «Наследие», причем под лозунгом «Кремль запрещает, Freedom Letters разрешает». По меркам российских властей это — запредельная наглость. И примерно тогда же издательство заявило, что ЛГБТ-роман «Спрингфилд» можно купить буквально в 300 метрах от Кремля. И это была правда в том смысле, что один из пунктов выдачи OZON находился в 300 метрах от Кремля, и люди буквально в этот пункт могли заказать себе ЛГБТ-роман — страшный, экстремистский, преступный, ужасный — и получить его в точке «с видом на Спасскую башню». Подобные провокации со стороны Freedom Letters — это очень красивые акции, очень смелые. Почти на каждое давление со стороны режима через Роскомнадзор оно отвечает чем-то подобным.
Но это еще к вопросу о способах, которыми бумажный «новый тамиздат» попадает в страну. Плюс люди возвращаются из отпусков с изданиями, купленными в русскоязычных книжных магазинах, вроде берлинского «Бабеля» или тбилисской «Itaka books» (а в Казахстане — просто в «Меломане»). А онлайн-версии этих книг раздобыть вообще очень легко.
— Как, по вашему мнению, изменился тон и содержание политической литературы на русском языке после начала полномасштабного вторжения России в Украину?
— Если мы говорим о ситуации внутри России, то она на самом деле любопытная. Настрого запрещено что? Запрещено говорить, что Владимир Владимирович Путин — диктатор, плохой человек, и по нему, в общем, сковородка в аду уже соскучилась. Это нельзя. Официально это называется, кажется, «оскорбление власти». А власть у нас в России обидчивая. Вернее, пожалуй, сказать, что она, как это в тюрьме принято, не обидится, а огорчится. У нас власть в России любит огорчаться, а обижаться не любит.
Также все, что касается СВО не в духе официальных сводок Минобороны, называется «дискредитацией армии». И вообще-то это очень широкое поле для манипуляций. Под дискредитацию армии и под оскорбление власти можно много чего привязать. Есть ещё запрет пропаганды ЛГБТ. Но под пропаганду ЛГБТ, если почитать закон, попадает даже нейтральное к ним отношение.
Ограничений по сравнению с 2022 годом становится больше. И это затрагивает не только литературу. Я, честно говоря, думаю, что для российской власти литература точно менее важна, чем кино, сериалы, музыка, стендап, блогинг или медиа. Однако специфика этих законов в том, что они направлены не на литературу, а на все публичное поле. То есть одним законом мы запрещаем это делать в кино, в сериалах, в книгах, в современном искусстве. Очень удобно.
При этом, литература, конечно, может существовать и внутри этих ограничений. С 2022 года популярна практика издания книг, которые можно назвать косвенно актуальными. Выходит, например, тонна нон-фикшн и художественных текстов про Третий Рейх, книги про другие страны, переживавшие опыт диктатуры, про СССР сталинского периода. А читатель, соответственно, сам делает выводы, что похоже, а что — нет, и может глубже увидеть причины нынешней ситуации. Разговор о сегодняшнем через исторический опыт — это в принципе очень полезная практика. В том числе потому, что это именно проработанный, осмысленный опыт, в который не проникают упрощения «языка войны» сегодняшнего дня.
Еще один способ актуального разговора, доступный авторам и издателям — разговор об эмоциях. Например, роман о страхе, конформизме, разрушенных человеческих отношениях может стать гораздо более мощной и вдумчивой критикой тоталитаризма, чем прямое высказывание. На самом деле, можно придумать много ходов. Другой вопрос, останется ли энергия на такие выдумки у автора, который живет в подобной психологической атмосфере. У кого-то, конечно, останется, но не у всех.
«Задача Млечина — оправдать приказ стрелять без предупреждения»
— Что вы думаете о книге Леонида Млечина про Кантар, о которой вы писали? Какие риторические или стилистические приемы вы бы выделили?
— Текст был построен, исходя из логики, что мы должны решить задачу оправдания. Для этого автор, когда он писал непосредственно о том, что происходило в январе 2022 года на площади в Алматы и вокруг нее, планомерно нагнетал обстановку, показывая, что толпа заводится, а у полиции нет приказа стрелять. И тут есть два аспекта. Первый аспект: президент велел стрелять «на поражение без предупреждения». Второй аспект: президент позвал в страну иностранные войска. Оппозиционные публичные фигуры и их аудитория увидели в этом «войну» с собственным народом. Мне лично с самого начала казалось, что ситуация с приглашением войск ОДКБ — в целом, гораздо менее острая, чем именно приказ стрелять в известной формулировке. Потому что, насколько мне известно, ОДКБ сыграл вспомогательную роль, и это был больше психологический ход, чтобы деморализовать заговорщиков, которые пытались воспользоваться мирным протестом для захвата власти.
А вот в приказе «стрелять на поражение без предупреждения» зашита определенная готовность жертвовать своими гражданами. И тут есть большая, как бы «долгосрочная» опасность. Собственно, логика книги Млечина в тех местах, где речь идет о Кантаре, строилась, на мой взгляд, главным образом на том, чтобы оправдать этот приказ. Млечину важно было объяснить, что Токаев не мог поступить иначе в тех условиях. И соответственно весь тон первой части книги нацелен на то, чтобы показать бушующую толпу. То есть сначала вроде есть мирные протестующие, а потом уже как-то неожиданно оказывается, что на площади мирных протестующих нет, а есть сплошь бандиты, террористы и страшные негодяи.
И ближе к концу еще выясняется, что Токаева постоянно вводили в заблуждение заговорщики, и вообще он имел в виду стрелять именно в вооруженных агрессивных людей. Может быть, так оно и было — мы не знаем, как ставилась задача на самом деле, но формулировка, прозвучавшая по телевизору, была крайне неудачной и как бы оправдала то, что называется применением «избыточной силы». И именно поэтому Млечин пытается всякими способами вот этот приказ заретушировать. Козлом отпущения в книге сделан Масимов, но при этом очень прямо дано понимание, что за ним стоит Назарбаев. Это абсолютно недвусмысленный месседж в книге. В целом же, она, конечно, сработала во вред Акорде просто потому, что это плохо сделанная пропаганда.
— Как, на ваш взгляд, в российской литературе описываются Январские события, которые происходили в Казахстане? Удалось ли в каких-то работах избежать вот этой предвзятости и дать объективную оценку произошедшему?
— В публицистике, мне кажется, давалась разная взвешенная оценка этому. Но это то, что касается, опять же, русскоязычного пласта казахстанской публицистики. А внутри России этот вопрос как таковой не осмыслялся. Потому что у России началась война. И, в общем, очевидно, ракурс просто оказался смещён в сторону войны. Может быть, авторы внутри России стали бы больше размышлять о Кантаре, но просто катастрофа, которая произошла дальше с самой Россией, отвела внимание.
— А вообще, есть ли интерес к теме Казахстана? Как в целом воспринимается литература о Казахстане российскими читателями? Насколько она актуальна для широкого круга?
— Когда вышла первая автобиография Нурсултана Назарбаева, мы увидели, что она вышла и в России, в «Эксмо». Мы не знаем, может быть, это было сделано для того, чтобы привлечь внимание к этой книге внутри Казахстана. Я неоднократно сталкивался с позицией, что взгляд на Казахстан из, условно говоря, России и Европы казахстанской аудиторией чаще воспринимается с большим вниманием, чем взгляд изнутри. Во всяком случае, про это мне часто говорили люди из сферы культуры, которые много лет работают внутри Казахстана. Я не знаю, так это или нет.
Я допускаю, что книжка Назарбаева вышла в России для того, чтобы произвести больший эффект на казахстанскую аудиторию. Но также допускаю, что к этой теме в принципе может быть интерес. И судя по тому, что «Новая газета Европа» заинтересовалась темой автобиографии Назарбаева, такая литература в какой-то степени воспринимается как международная. Я думаю, что внутри России относительно подготовленный читатель будет интересоваться тем, что касается фигуры Назарбаева или Токаева; тем, что касается Кантара. Но я не думаю, что это широкий круг людей, по крайней мере, пока. Мне кажется, что Россия в принципе в сторону Центральной Азии до последнего времени смотрела непозволительно мало. Она очень плохо представляла себе этот регион. Для среднестатистического россиянина ассоциация, связанная с Центральной Азией – это достаточно много мигрантов, которые приезжают на работу в Россию. Понятно, что речь не о Казахстане в первую очередь, а о Кыргызстане, Таджикистане, Узбекистане. Но кажется, что у среднестатистического россиянина вот такое представление: Центральная Азия — это какие-то бедные страны, из которых люди приезжают к нам работать. Это ужасно ограниченный взгляд на вещи. Тот же Казахстан — страна очень интересная, Алматы — очень интересный город. В Узбекистане безусловно много что можно посмотреть. Мне кажется, что интерес к региону в России постепенно проклюнется, но это скорее разговор о будущем, в том числе в связи, конечно, с релокацией. Релокация поднимет престиж региона внутри России и, соответственно, увеличит внимание к нему.
«Я бы остался жить в Алматы, если бы был уверен в спокойном будущем Казахстана»
— Вы относительно недавно переехали в Алматы. В чём вы видите основное отличие в литературной и общественной среде между Россией и Казахстаном?
— Я работаю всё-таки с пластом российской литературы, а о казахстанской литературе у меня просто нет возможности писать. Я недостаточно погружён именно в среду казахстанской литературы. Мне кажется, что то поле литературы, которая существует на русском языке в Казахстане, достаточно плотно завязано со всем полем русскоязычной литературы. Живя в Москве, ты можешь читать Юрия Серебрянского, совершенно не зная, что он живёт и работает в Алматы. При этом, внутри Казахстана явно есть нечто очень самостоятельное, но я, к своему стыду, недостаточно осведомлен.
— Напоследок хотелось бы узнать, как ваша жизнь изменилась после релокации в Алматы, что стало самым трудным, а что, наоборот, неожиданно приятным в переезде?
— Если говорить про мою жизнь независимо от города, то непросто все. Ты находишься в другой стране. И ты свою жизнь не можешь очень далеко прогнозировать, потому что не знаешь, как долго еще здесь будешь находиться. Ты находишься в отрыве от семьи, от большей части друзей. При этом семья территориально в Европе, и увидеться с семьей ты не можешь, потому что им нельзя выезжать из Италии, а я вряд ли получу визу туда сейчас. Да и финансово это непросто на самом деле. Ну и друзья разбросаны по разным странам.
Мне очень нравится Алматы как город. Если бы я был уверен в спокойном будущем Казахстана, я бы с большим удовольствием в этом городе остался жить навсегда. Но, к моему глубокому сожалению, я опасаюсь, что на нашем постсоветском пространстве еще будут происходить не самые приятные события. А так все, что касается Казахстана и Алматы, мне безумно нравится. Мне очень нравится мягкость, которая есть в среде города, нравится доброжелательность людей, отзывчивость, открытость.
