Прищур тревоги
- Подробности
- 4338
- 24.08.2011
- Сергей Шаргунов
Киргизия: снова замерло всё… до — чего?..
Услышу: «Take it eazy!» — и вспомню о киргизе.
Так сочинил я в апреле 2010-го после путешествия в революцию.
Киргизы ни к чему влегкую не относятся — уже дважды за последние пять лет свергали свою власть и, кажется, намерены продолжить. А может, жизнь у них такая, нелегкая?
И вот снова Киргизия. Здесь презентуют мою «Книгу без фотографий», где есть глава «Революция в Азии». Когда пригласили сюда прилететь, согласился тотчас: интересно, что изменилось спустя год.
Тогда, в апреле, было дико. Не было власти (председатель временного правительства приняла меня, забаррикадировавшись в Минобороны). Милиция попряталась. Толпы гуляли по улицам. Вместе с одной толпой я ходил на телевидение. С другой ел плов в перевернутом вверх дном правительстве. От третьей едва унес ноги в поселке Маевка, где с палками и ножами толпа эта отнимала чужую землю. Через несколько месяцев подобные толпы на юге Киргизии двинулись на узбеков, изгоняя и истребляя.
Помню, щурился. Жестокий размах заставлял щуриться — то ли от ярких костров горящих учреждений, то ли чтобы приняли за своего и не убили, то ли просто потому, что больно было смотреть на все вокруг.
. Но я разговаривал с этими самыми восставшими и обнаруживал их боль от опостылевшей жизни. Они жаловались на поборы и нищету, на то, что все поделено между одним кланом и даже одной семьей: президентом, его братом и сыном. Они пошли на штурм белого здания, обнесенного железной оградой, и их встретила стрельба на поражение. В отличие от мягкотелого президента Акаева, сменивший его Бакиев приказал стрелять по толпе, а всех вожаков оппозиции запереть под арест. Вожаков заперли, по толпе стреляли, но потеряв сто человек убитыми, толпа взяла белое здание. Власть пала, чтобы через несколько дней возродиться. Власть досталась той оппозиции, которая была. Номенклатурной. Людям, имеющим «богатый управленческий опыт». Тем, кто был на видных ролях всегда — при Советах, при Акаеве, при Бакиеве… Кого-то на каком-то этапе могли обделить, но набор элитариев больше двадцати лет — один и тот же.
Киргизия бредит новой революцией. Вчера недовольные диктатурой, сегодня недовольны хаосом. Повсюду воззвания и манифесты с требованием «железной руки», «запрета всех, кто раньше нами правил», «отставок и арестов»… В парке под журчание арыков стар и млад судачат о политике. Все это накладывается на парламентскую форму правления, дарованную второй революцией, и близящиеся октябрьские выборы президента, в которых намерены соперничать уже восемьдесят с лишним кандидатов.
В центре города кран ломает памятник, за ударом удар. Памятник Свободе. Киргизский парламент решил, что памятник надо снести. Вроде бы он приманивает несчастья, вроде бы женщина-статуя сжимает стержень юрты, который дозволено сжимать только мужчине… И вот памятник ломают. Откусили голову, плечи и грудь, остались ноги.
Я ужинаю в гостях у одного из кандидатов в президенты по имени Тимур. В предбаннике его коттеджа (как будто в Кремль заходишь) надо сдать мобильник двум высоким увальням с разбойными ухмылками. Впрочем, назойливые азиатские мухи, минуя охрану, все равно просачиваются в гостиную и чертят зигзаги над блюдом, где розовеют обрезки лошадиных внутренностей.
— Я приехал в Москву в одной шинели, — Тимур цедит слова, сцепив пальцы. Желваки играют на узком его лице. — У меня не было дома. Жил на вокзале. Было тяжело. Но я пробился. Стал бизнесменом. Получил российское гражданство. Теперь я отказался от гражданства. Взял обратно киргизское. Я буду здесь бороться. Они тут — колода засаленных карт. Я хочу быть другом России. Всем там передай, — он закидывает голову к потолку: — Тимур — друг России. Остальные — кинут. Тимур не кидала.
Я встречаюсь с Эдилем Байсаловым. Жизнь свела нас в дни революции, когда он, узнав меня в лицо, провел сквозь заслоны к нынешнему президенту Розе Отунбаевой. Тогда он, накануне вернувшись из вынужденной эмиграции, носился по коридорам, как вихрь, отдавал распоряжения, сочинял указы, и его подлавливал обеспокоенный китайский посол. Теперь Эдиль — обычный парень. Можно сказать, простой пацан. Он ушел из власти очень быстро, потому что не смог действовать.
— Власть проглатывает и переваривает, — Эдиль делится невеселым, а все равно сияет. — Да, я снова в Киргизии, и это плюс. Но сущностных перемен не вижу. Есть слабость верхов и нарастающая агрессия снизу. Мы скатываемся в этнический национализм. Уже идут разборки, кто более чистый киргиз: множество названий колен и родов. А Саудовская Аравия беспрепятственно стала вкладывать сто миллионов в год в исламизацию, в каждом селе строят мечеть. Вера — это личное дело каждого. А дошло уже до того, что когда Конституционное совещание обсуждало статус страны, никак не могли договориться, и вокруг здания столпились люди с бородами: требовали объявить государство религиозным.
Эдиль говорит, что завязал с политикой, устал, хочет просто жить и дышать, в горы ездить и купаться в озере, но улыбка его тревожная, словно приклеенная.
Я встречаюсь со Станиславом Епифанцевым. Один из главных в русской диаспоре.
— Русских в Киргизии — свыше трехсот тысяч. Было вдвое больше. Большинство собирается уезжать, но ждет, как поведет себя Россия. Мы давно хотим открыть в Бишкеке гимназию. Надеемся, что все-таки Россия поддержит. Сегодня Киргизия занимает уникальное место в Центральной Азии. Здесь все еще лояльны к России и русским, открыты. Но скоро будет поздно.
«Скоро будет поздно», — говорят мне опять и опять киргизы и русские. Киргизия, вызванная к жизни из степей, полностью технически оснащенная сначала империей, а потом Союзом, получившая в советское время письменность, не знает, что ей делать. Она кипит, как горячий воск, и не может застыть. На самом деле другие страны — закрытые и будто бы застывшие Туркмения, Узбекистан, Таджикистан — готовы тоже закипеть вот-вот. Они уже лишились русских и русского языка, а вместе с этим и важнейших элементов цивилизации. В Киргизии русский язык все еще носит статус официального, киргизы хотят учиться в русских школах и вузах, во всех больших городах — сплошная русская речь. По данным соцопросов, 80% жителей Киргизии желали бы войти в состав России. В условиях, когда в России трудится больше миллиона киргизов, наше присутствие в регионе напрашивается само собой. Тем более что Киргизия занимает одну из ведущих позиций в мире по запасам золота и других полезных ископаемых. Но 70% прибыли от добычи золота уже получает Канада. Речь едва ли о включении Киргизии в состав РФ, но о том, чтобы нам не уходить, не бежать, а приближаться, присутствовать, влиять.
Встречаюсь с читателями. Много людей: русские, киргизы, местные деятели, посол России. Отдаю себе отчет: дело не во мне, просто я первый из литераторов, кто согласился прилететь из России.
Недавно Россия шевельнулась — помогла арендовать помещение под Дом русской книги. Но за содержимое этого центра, как и за содержимое и аренду нескольких книжных магазинов в Бишкеке, отвечают двое русских подвижников — муж и жена, Виктор Кадыров и Светлана Полуэктова. Они самостоятельно навели мосты с Москвой, организовали свое издательство, по сути, благодаря им в Киргизии есть очаги культуры.
А если бы не супруги-подвижники Виктор и Светлана? Ведь в 95-м году в Киргизии были закрыты и проданы все без исключения книжные магазины! Хотя, рассказывают, есть еще киргизский союз писателей: недавно в правление туда избрали аж девяносто человек. Все они пишут по-киргизски и ни один по-русски! При этом ни одной книги или публикации этих «ведущих писателей» никто не читал. Сколько же всего в их союзе?
Мы поехали с издателями на Иссык-Куль — гениальное место, где живет озеро, сверху — синее, вблизи — прозрачное, солоноватого вкуса минеральной воды. А вокруг — горы под ледяными шапками, полет ястребов, деревья с абрикосами. Заглянули в город Пржевальск, ныне — Каракол. Здесь среди буйной зелени — могила географа, исследователя и агента России, и его музей, подробный и уникальный, но пустой и гулкий: старушка-экскурсовод весной умерла. Здесь старинные деревянные домики с резными ставнями. Здесь деревянная церковь, где поет тревожно и тонко маленький хор женщин и висит икона Богородицы в рваных разрезах. В 1916 году, когда по Туркестану прокатился русский погром, киргизы ворвались в местный монастырь, перебили монахов и уничтожили святыни, но один спасся с этой вот иконой.
Вечером я стоял на скале Верещагина и то смотрел назад, на высокие камни, в сторону Китая, то вперед, на длинную воду. Над Иссык-Кулем пылал знаменитый, чудовищно яркий закат, вода отражала его послушно, и глаза сощуривала тревога.
