Материалы

Правоохранительная хунта

Подробности

6604

18.12.2013

Александр КРАСНЕР

Она может сформироваться в нашей стране из-за бесконтрольной власти органов уголовного преследования

И как считают известные казахстанские адвокаты Александр РОЗЕНЦВАЙГ и Данияр КАНАФИН, новый проект Уголовно-процессуального кодекса, который обсуждается в Мажилисе Парламента РК, в первую очередь обеспечивает интересы правоохранительных органов, а не граждан Казахстана. Своими доводами в пользу этой версии они поделились в беседе с нашим корреспондентом Александром КРАСНЕРОМ.

У прокуратуры конфликт интересов

Данияр Канафин: Как известно, недавно в Мажилисе Парламента был представлен проект нового Уголовно-процессуального кодекса, в котором предусмотрен целый ряд новелл. Однако, на мой взгляд, принципы справедливого правосудия, равенства и состязательности сторон в уголовном процессе, защиты прав человека должным образом в нём не обеспечены. Проект сохраняет в себе огромный репрессивный потенциал, заложенный еще в советские годы. Фактически этот нормативный акт написан в большей степени в интересах правоохранительных ведомств, чем граждан нашей страны. Вот несколько тому подтверждений.
Проектом предусмотрено увеличение максимального срока ареста обвиняемого до восемнадцати месяцев, тогда как нынешний УПК ограничивает этот срок двенадцатью месяцами. О какой гуманизации в данном случае может идти речь? Такая норма приведет только к росту тюремного населения!
Другой пример. Во всем цивилизованном мире применяется судебный контроль за действиями органов уголовного преследования. Он нужен для соблюдения законности и прав участников уголовного процесса. Как правило, ограничение фундаментальных прав человека посредством обыска, прослушивания переговоров, осмотра жилища, ареста имущества и иными следственными способами возможно только с разрешения (санкции) специального судьи, который независим от правоохранительных органов и потому может объективно и честно определить, насколько такое правоограничение необходимо и уместно в каждом конкретном случае.
Проектом УПК предусмотрено введение следственных судей, но, в отличие от своих не только западных, но и российских, кыргызских или украинских коллег, эти судьи реальными контрольными полномочиями наделены не будут. По проекту абсолютное большинство следственных действий, ограничивающих права человека, как и в советское время, будет санкционировать прокуратура. Однако прокуратура не только поддерживает обвинение в суде, но и является органом, ответственным за эффективность, качество и сроки расследования.

Таким образом, налицо конфликт интересов — прокуратура надзирает за законностью расследования, которым фактически сама же и руководит. В таких условиях рассчитывать на должную объективность не приходится. Типичный пример – санкционирование прослушивания и записи телефонных переговоров. В настоящее время санкции порой выдаются на основании слабо мотивированных постановлений, из содержания которых даже неясно, чей именно телефон ставится на прослушивание. Сами эти постановления неправомерно засекречиваются и проверке со стороны защитников зачастую просто недоступны. Не случайно, что многие перестали верить в конфиденциальность телефонной связи. В контексте этой проблемы хотел бы напомнить, что согласно Конституции нашей страны человек, его жизнь, права и свободы признаются высшей ценностью в нашем государстве. Эта ценность не должна огульно попираться. 
Убеждён, что разрешения на правоограничительные действия должны быть в компетенции следственных судей, которым следует обеспечить реальную независимость и от внешних воздействий, и от внутрикорпоративного влияния. По проекту УПК предполагается, что следственный судья будет избираться из судей районного суда своими же коллегами. В последующем эти судьи при рассмотрении дел по существу будут давать оценку его решениям, ранее вынесенным в ходе контроля за следствием. То есть некую ревизию действий следственного судьи будут делать выбравшие его коллеги. Это неизбежно повлечёт за собой усиление корпоративности и круговой поруки – какой резон выносить сор из избы и создавать производственный конфликт внутри небольшого трудового коллектива?
Александр Краснер: Если они его выбирают, значит, в любой момент могут и отозвать?
Александр Розенцвайг: Конечно. Этими нововведениями еще сильнее попирается один из основополагающих принципов правосудия — независимость суда. Судья, который осуществляет судебный контроль над следствием, должен быть обособлен и организационно, и материально от коллег, рассматривающих дела по существу. И, конечно, выбирать судей должен народ или, по крайней мере, его представители. Сама же процедура таких выборов должна быть открытой и основанной на альтернативности кандидатов.
Д. К.: Судебный контроль должен носить не формальный, декоративный характер, а стать самостоятельной принципиальной функцией уголовного процесса. 
Помимо этого не может не беспокоить то, что существенно сокращена категория дел, подлежащих рассмотрению судом присяжных. Очевидно, что этот институт, позволяющий гражданам участвовать в отправлении правосудия, доказал свою жизнеспособность, гуманизм и справедливость. Процент оправданий в таких судах намного выше. А это не нравится правоохранительным ведомствам и, как ни странно, отдельным функционерам судебной системы. Эти люди никак не могут смириться с независимостью решений судов присяжных. Известны случаи, когда оправдательные приговоры таких судов упорно и неоднократно отменялись вышестоящими судами. Причем если сравнить процентное соотношение числа отмененных оправдательных приговоров и отмененных обвинительных приговоров, можно будет сделать весьма удручающие выводы о степени инквизиционности нашей судебной системы.

Вивисекция суда присяжных

А. Р.: Недавно в СМИ было опубликовано высказывание заместителя генерального прокурора Иогана Меркеля о том, что имеются какие-то национальные особенности, которые, так скажем, мешают казахам надлежащим образом использовать суд присяжных.
А. К.: И какие это особенности?
Д. К.: Дискуссия разгорелась на презентации проекта УПК в Мажилисе. Такой вопрос задавался, но конкретного ответа не прозвучало. В последующем были ссылки на то, что якобы в отдельных регионах Казахстана деятельности таких судов препятствуют родственные отношения. Но в действительности никаких объективных данных о том, что это явление носит массовый характер, нет, а утверждения заместителя генерального прокурора в последующем даже были опровергнуты одним из судей Верховного суда. Мы – большой народ, в несколько миллионов человек, и население даже отдельно взятого региона просто не может полностью состоять в родственных отношениях друг с другом. Кроме того, предусмотренная законом процедура исключает возможность участия родственников в качестве присяжных. Уверен, что в основе своей наш народ — современная и цивилизованная нация, для большинства наших граждан справедливость и честный суд дороже, чем трайбализм и местничество. Вызывает сожаление, когда от высокопоставленных государственных служащих звучат утверждения, ставящие этот постулат под сомнение.
А. Р.: Обновление уголовно-процессуального закона без кардинального реформирования всей системы правосудия мало что даст. Выражусь точнее: речь должна идти даже не о реформировании, а об установлении качественно новой системы правосудия. То, что мы имеем сейчас, — это эрзац, это еще не правосудие. Или уже не правосудие. Что это такое? Ну, скажем, система вынесения каких-то решений административными служащими, поименованными судьями. Мы опять возвращаемся к проблеме верховенства права. Без её решения мы с мертвой точки не сдвинемся. В отсутствии нормальной судебной системы, независимой от исполнительной власти, не произойдет ничего. Будет то, что есть, и даже самый прогрессивный и высокопрофессионально сделанный уголовно-процессуальный закон действовать не будет. Правда, проекту до таких высот еще далековато.
А. К.: А какое давление испытывает у нас судья при вынесении приговора!
А. Р.: Поделюсь собственным видением проблемы. Я считаю, что у нас мало кто из судей самостоятелен в принятии решений, особенно когда речь идёт о делах политизированных. Судья зависит от своего начальства, а то – от вышестоящего, которое, в свою очередь, – от политического. Вот это последнее (или первое в цепочке, с какой стороны посмотреть) фактически и принимает нужные решения, а функции судей сводятся лишь к их техническому оформлению.
Д. К.: Суды присяжных как раз и сокращают потому, что на них этот механизм управления почти не действует. Десять присяжных, не связанных с судебно-следственной системой, реально независимы. При принятии решений они руководствуются убеждениями простых людей о справедливости. Если они уверены в своей правоте, то слушать никого не будут. Этим и обеспечиваются объективность и беспристрастность правосудия. Как говорит известный российский адвокат, кстати, выпускник юрфака КазГУ, несколько лет проработавший следователем следственного управления МВД Казахской ССР, Генри Маркович Резник (интервью с ним в этом номере на стр. 23 — 26. — Ред.), суд должен быть направлен на рассуд, а не на осуд. Представители народа действуют в интересах общества и гражданина, ибо не связаны ведомственными, корпоративными интересами и ограничениями.

Об адвокатском иммунитете – ни слова

А. Р.: Если не просто говорить, а обеспечивать действительную независимость суда, помимо прочего, должен быть кардинально обновлен кадровый состав судов. Необходимо отработать демократический механизм отбора судей. На эти должности должны прийти новые люди; следует пересмотреть функции и полномочия председателей судов, критерии оценки самих судей, вопросы общественного контроля над состоявшимися решениями, вопросы импичмента и т.д.
Ну и, конечно же, участники уголовного процесса должны иметь равные права. Адвокат должен быть защищён от незаконных воздействий. На деле же выходит совершенно по-иному. К примеру, мы много раз говорили о том, что в законе адвокатский иммунитет должен быть очень четко зафиксирован. Но этого почему-то так и не происходит. В законопроекте говорится об освобождении от обязанности давать свидетельские показания против самого себя, супруга, близких родственников. Священнослужители не обязаны свидетельствовать против доверившихся им на исповеди. Мысль правильная и не новая. Всё это есть в действующем УПК. Но об адвокатах – опять ни слова. А прописано в новом законе всё должно быть тщательно. Чёрным по белому.
О чём говорить, если прокуратура, будучи одновременно и органом уголовного преследования, и надзорным органом, сама разрабатывает законопроект, близко не подпуская к нему никого. Сама сильно собой гордится, рассказывая, какие невероятно широкие права она дарует адвокатам. А на деле — пытается вернуть себе былые неподъёмные полномочия, утраченные в связи с принятием Конституции. Проект УПК — ярчайший пример ведомственного нормотворчества. С интересами государства и общества он мало что имеет общего. С такой практикой пора заканчивать. Формально провозглашённый в проекте принцип состязательности и равноправия сторон должен получить своё развитие, механизм реализации. Прокурору же при этом следует быть не более чем представителем государства в уголовном процессе, поддерживать обвинение. Разве этого мало? Тот, кто непосредственно является участником судопроизводства, по определению не может его же и контролировать, и уж тем более писать под себя законы.
Д. К.: Нас беспокоят случаи привлечения к уголовной ответственности адвокатов в связи с исполнением ими своих профессиональных обязанностей. Из СМИ известно, например, о недавнем аресте в Темиртау адвоката, обжаловавшего действия прокурора. Адвоката обвинили в том, что она укусила и ударила сотрудника полиции при ее задержании.
Другой случай, когда адвокат был арестован в Шымкенте якобы за имевшее место несколько лет назад принуждение своего подзащитного к даче ложных показаний. По мнению следствия, это стало причиной попытки самоубийства последнего. Но коллеги арестованного резонно указывают на то, что попытка суицида состоялась за несколько дней до того, как этот адвокат вообще вступил в дело.
А. Р.: Это прямые преследования, пока носящие единичный характер. Гораздо чаще имеют место противозаконные вторжения в офисы адвокатов, обыски их рабочих мест, выемка документации адвокатов, причем делается всё при полном попустительстве со стороны наших судов. Что уж говорить о прокуратуре?
Д. К.: Растёт число частных постановлений, вынесенных в отношении адвокатов, добросовестно исполняющих волю своих доверителей. Например, в адрес Алма-Атинской городской коллегии адвокатов поступило частное постановление в отношении адвокатов И. Алимбаева и Р. Нурмашевой. Их подзащитный, считая, что процесс идет явно с обвинительным уклоном и присутствие адвокатов в суде становится ненужным, отказался от защитников. При таких обстоятельствах адвокат не имеет ни юридического, ни морального права оставаться в зале суда. Более того, его дальнейшее участие в процессе уже противоречит интересам подзащитного. Для адвоката это недопустимо. Исходя из этой логики, адвокаты покинули процесс, после чего получили частное постановление. Адвокаты – не винтики в машине судопроизводства, а ее полноправные участники, которые в своих действиях в первую очередь должны руководствоваться законными интересами доверившихся им людей. Мы не имеем права в угоду суду или тем более органам уголовного преследования поступаться этими интересами. К сожалению, в последнее время формальное соблюдение порядка судопроизводства все больше замещает собой реальное правосудие.
А. К.: Почему?
А. Р.: Потому что, повторю, это не правосудие, а какая-то административная процедура. И судьи, к великому моему сожалению, зачастую руководствуются в первую очередь не провозглашёнными принципами судопроизводства, а желанием формально соблюсти процессуальные сроки и принять согласованное сверху решение, не более того.
Другой вопрос. В проект были внесены нормы, в соответствии с которыми адвокат может ходатайствовать перед следственным судьей о депонировании доказательств, в частности, путем допроса свидетелей, и о назначении экспертизы в том случае, когда в ее проведении отказано органами предварительного расследования. Но воспользоваться такими правами вряд ли удастся: механизма-то реализации нет. Значит, нет и самого права. Потом, почему адвокаты должны нижайше ходатайствовать о проведении экспертизы? Почему они сами не могут ее инициировать?
А. К.: А сейчас кто назначает экспертизы?
А. Р.: В ходе следствия — это полномочия следователя, и только его. По ходатайству защиты её могут назначить, а могут и отказать…
Д. К.: В проекте УПК так и не нашла своего отражения такая базовая для нашего правосудия проблема, как допуск адвокатов к делам, связанным с государственными секретами.
А. Р.: Мы по этому поводу несколько последних лет писали, выступали, обращались, просили. В ответ – молчание. При этом по существу нам никто ни разу не оппонировал. Еще раз задамся вопросом: почему у нас орган, ведущий уголовный процесс, орган уголовного преследования – основной разработчик УПК? Вот в ходе презентации проекта в Мажилисе было объявлено, что «в Казахстане введут запрет на слежку за адвокатами. В целях защиты их интересов будет запрещено проведение в отношении них негласных следственных действий, правда, за исключением случаев, когда они сами совершили тяжкое или особо тяжкое преступление». Ну а кто будет решать, совершил адвокат преступление или нет? Опять же – прокурор. Более того, прокуратура имеет полномочия санкционировать проведение этих негласных следственных действий. Именно прокуратура, не суд. Но прокурор — это участник процесса, такой же, как и я. Почему же он санкционирует в отношении меня, своего оппонента, что-либо? Это нонсенс. Похоже, представители прокуратуры наивно надеются, что всю жизнь будут защищены своим статусом, забывая, что они такие же простые смертные, как и все остальные. Понимаю, что кто-то из них съездил в командировку в Америку, кто-то ещё куда-то. Насобирали обрывками «положительный опыт», по чуть-чуть из разных юрисдикций, и всё – к нам, забыв (или не понимая), что мы живем в разных исторических, политических и экономических реалиях. Сейчас пока от произвола не защищён никто. О чём говорить, если негласные мероприятия незаконно проводились в отношении судей Верховного суда?! И это сочли допустимым.
Д. К.: В проекте УПК вводится, как бы помягче выразиться, странная норма о взаимном раскрытии доказательств. То есть с одной стороны стоит государство со всем потенциалом своей оперативно-следственной машины. С другой — адвокат. И почему-то защитник, которого лишь перед судебным разбирательством знакомят с материалами дела, тоже должен показать следователю, то есть своему процессуальному оппоненту, все доказательства, которые у него есть. А уж потом следователь будет решать, что делать дальше…

«Инквизиционный» процесс

А. Р.: Ну, это ещё один пример попытки манипулирования законом. Существуют две различные системы процесса — инквизиционная и состязательная. Эта норма — из неизвестной нам пока системы процесса, именуемого «состязательным», где принцип состязательности закреплен и обеспечивается каждой буквой закона и гарантируется порядочным, независимым и беспристрастным судом. Нам об этом — только мечтать… В нашей системе правосудия, именуемой «инквизиционной», это прямое нарушение основополагающих принципов судопроизводства. Фактическое убийство права на защиту, ликвидация зачатков состязательности и равенства сторон.
Я вижу, что предложенное реформирование уголовного судопроизводства — это попытка контрреформы в узковедомственных интересах, завуалированная пустой трескотнёй о правах человека.
Д. К.: За примерами далеко ходить не надо. Так, проект нового УПК предусматривает ликвидацию стадии возбуждения уголовного дела. Исторически эта стадия была задумана еще советским законодателем как реакция на репрессии 30-х годов, когда по любому поводу человека могли привлечь к уголовной ответственности без достаточных законных оснований. Во время реформы уголовного процесса в конце 1950-х годов данная стадия получила свое развитие как одна из процедур, защищающих граждан от произвола. Фактически это был некий правовой рубеж, на котором правоохранительным органам давалось несколько суток, чтобы выяснить, есть ли признаки преступления. Например, обнаружен труп без внешних следов насильственной смерти. Нужно установить причину произошедшего, и если будут получены данные о противоправном лишении жизни человека, очевидно, нужно переходить к мерам уголовного преследования. Ну а если признаков преступления нет, то и права граждан не должны ограничиваться; полиция не должна вмешиваться в обычную жизнь людей. Стадия возбуждения дела носила проверочный характер. На этом этапе нельзя было задерживать, обыскивать, накладывать арест на имущество — словом, совершать основную массу принудительных мероприятий, которые и составляют основу уголовного процесса.
Что предлагается сейчас? Доследственная проверка по проекту УПК будет упразднена, и весь объем правоограничительных действий станет возможно применять с момента регистрации заявления о совершенном преступлении. Но что обеспечит гарантии достоверности заявления и подтвердит, что преступление действительно имело место? Что защитит граждан от необоснованных обысков, арестов, лишения собственности, вторжений в жилища и тому подобного? К сожалению, разработчики УПК никаких эффективных гарантий от произвола в этом случае взамен доброй старой советской стадии возбуждения дела не предлагают. В качестве такой гарантии мог бы выступить полноценный судебный контроль, о котором мы говорили выше. Но отношение к этому институту авторов проекта вам уже известно.
А. Р.: При этом привлечь заявителя к ответственности за ложный донос будет крайне сложно, потому что он всегда может сослаться на свои добросовестные заблуждения и предположения. Получается, ликвидируется целая процессуальная гарантия, причем достаточно эффективная, родившаяся в ответ на страшный период репрессий, унесших и поломавших жизни миллионов наших сограждан.
Д. К.: Проблема нашего уголовного процесса — в его излишне репрессивном, карательном характере. Власти говорят, что переживают по поводу роста тюремного населения. Но этот рост происходит из-за инквизиционной практики судопроизводства. К сожалению, у нас не развиты институты, позволяющие осуществлять полноценную медиацию, примирение сторон в уголовном процессе. Пока не действуют процедуры заключения соглашений о признании вины. И при этом мы имеем крайне низкий процент оправдательных приговоров. Все это говорит о недостаточном гуманизме и рациональности устройства всей нашей уголовной юстиции.

Центр принятия правовых и политических решений сместился к силовым структурам

А. Р.: До того как разрабатывать новый закон, хорошо бы вначале понять, а чем плох старый и насколько он исчерпал себя? Я не вижу острой необходимости менять действующий, хотя и латаный-перелатаный УПК. Да, он, конечно, во многом носит характер излишне репрессивный. Но по сравнению с предлагаемым проектом он, как это ни парадоксально, выглядит более демократичным и мягким. Повторю ещё раз — сам по себе новый УПК мало что даст, если в стране не будет обеспечено верховенство права. Уже разработаны предложения по кардинальному усовершенствованию судебной системы, по обеспечению реальной независимости судей. Их нужно не просто изучить, а реализовать. Без этого мы никуда не сдвинемся. Сегодня мы видим, как центр тяжести, центр принятия правовых и политических решений смещается в сторону силовых структур. И им выгодно прописывать декларативные нормы, которые не имеют механизма реализации. К примеру, как в проекте решен вопрос обжалования действий органов, ведущих процесс?
Д. К.: Следственный судья рассматривать будет…
А. Р.: Если с таким решением не согласятся, оно вступит в силу после его рассмотрения судом апелляционной инстанции. На этом — всё. Баста. Человек, чьи права ущемлены, лишен возможности обжаловать такие постановления в кассационном и надзорном порядке. Ты можешь на ста страницах излагать свои доводы, которые отметаются мановением судейской руки. Говорится: суд считает, что сказанное не заслуживает внимания. До разъяснения причин никто не снисходит. Ну почему так происходит? Мы должны быть абсолютными формалистами в хорошем смысле этого слова: даже формальное нарушение закона должно неизбежно повлечь за собой отмену судебных постановлений.
Д. К.: Стоит задуматься о том, что заложенная в проекте УПК попытка концентрации практически бесконтрольной власти в руках органов уголовного преследования при неблагоприятном варианте развития политических событий может создать условия для формирования в стране правоохранительной хунты, которой общество и другие части государственного аппарата просто не смогут ничего противопоставить. Наверное, поэтому в кажущемся чисто юридическом вопросе о проекте УПК всем нужно проявить осторожность и принципиальность.
А. Р.: Я очень опасаюсь, что на наших глазах под всё гражданское общество закладывается мина замедленного действия. Создаются законодательные предпосылки для нового передела собственности и даже, не к ночи будет сказано, новой волны массовых репрессий. Смотрите, что делается: прокуроры предусматривают в проекте «супердемократичного» УПК возможность конфискации частной собственности ещё до установления вины человека приговором суда. Куда уж дальше?
Хотим мы это признавать или нет, но мы до сих пор остаёмся контуженными 37-м годом. Страх сидит в наших генах. И это уже не догадка, а научно установленный факт. Поэтому до тех пор, пока не прозвучит покаяние за то, что происходило на протяжении практически всего прошлого века, вряд ли можно надеяться на лучшее. Уверен, что не только законодательство, регулирующее уголовное правосудие, но и в целом политика нашего государства в этой сфере должны претерпеть кардинальные изменения в сторону создания по-настоящему справедливой, честной и гуманной процедуры уголовного судопроизводства.

• < Назад
• Вперёд >