Материалы
«К награде готов. То есть погиб»
- Подробности
- 1399
- 15.01.2024
- Ирина ТУМАКОВА, специально для «Новой газеты - Казахстан», фото автора
Репортаж из Астраханской области, откуда российские казахи без какого-либо принуждения идут убивать и умирать в Украину «за Родину, за Путина»
На обочинах шоссе под Астраханью стоят выцветшие черно-белые баннеры. На них ребенок смотрит в окошко, рядом надпись: «Однажды, он тебя не дождется». Ненужная запятая после слова «однажды» — такой же характерный штрих, как скверная печать, ржавые потеки поперек картинки, покосившийся каркас. Внизу шрифт помельче: «Соблюдайте скоростной режим». Но кажется, теперь это не только о движении на дороге.
Если верить опубликованным неполным данным, мы знаем о трехстах мужчинах, которых с войны «однажды не дождались» в астраханских семьях. Из них 154 — этнические казахи. Казахи в Астраханской области составляют 16% населения, а среди погибших их, насколько это известно, больше половины.
Астраханские СМИ рапортуют: область — «в числе лидеров» по отправке бойцов на «СВО». Принято считать, что во всероссийском состязании, кто больше народу пошлет на убой в Украину, первые места занимают национальные окраины, оттуда будто бы забирают особенно жестко. На востоке и на юге Астраханской области, там, где по степи проходит граница между Россией и Казахстаном, есть много сёл, где живут почти одни только этнические казахи. Но и военкомы, и местные главы, и муниципальные начальники — тоже казахи, и «национального» мотива для мобилизации я не увидела. Тогда кто — или что — заставляет российских казахов с такой готовностью идти убивать?
«Пока еще не погибли»
В рейтинге беднейших регионов страны Астрахань занимает второе место. На первом месте Тольятти. Одна из первых январских новостей в Астрахани сообщала, что в «крупном астраханском селе будет реже пропадать свет». На сельских улицах под Астраханью часто вообще света нет, а на дорогах вместо фонарей стоят щиты с предупреждением: «Осторожно! Отсутствует освещение». Это там, где улицы и дороги вообще есть.
Одно из таких сёл под Астраханью называется Застенка. Находится оно в Камызякском районе, где живут в большинстве астраханские казахи. Официально в Застенке числятся меньше пятисот жителей, этнических русских среди них нет.
— В каждом дворе есть кто-то, кто на войну пошел, — рассказал мне Ильяс, мальчишка из Застенки. — Шли в добровольцы, потому что деньги нужны. А зачем еще-то? Те, кого я знаю, пока еще не погибли.
В Застенку я заехала случайно и долго не могла оттуда выбраться. Типичное для этих краев село: люди построили дома, обнесли их заборами, но улиц никто им не проложил, дорог не построил. Поэтому «улицы» — это вытоптанные скотом тропы, которые в дождь и в оттепель становятся болотом, и тогда ни приехать сюда, ни выехать отсюда невозможно. Не скажешь, что до областного центра меньше 50 километров.
Мой джип ревел, буксуя в грязи и в навозе. Начинались сумерки. Машина ехала, шоссе уже было совсем рядом, тогда-то я и увидела на обочине мальчишку-казаха в огромных сапогах и куртке, словно с чужого плеча. Он внимательно за мной следил. Как только я приблизилась, поднял руку. Я выскочила на асфальт мимо парня, но спиной почувствовала его тоскливый взгляд. Дорога была пустой, других машин не было. Я развернулась.
— В Семибугры, — попросил мальчишка, открыв дверь.
— Куда? — переспросила я.
— Где две трубы в поле, — объяснил он, устраиваясь на заднем сиденье.
Ильяс учится в Камызякском сельскохозяйственном колледже, как он сказал, «на малярочном». Будет штукатуром. Когда-то в этих краях был рисоводческий совхоз, но в конце 90-х он прогорел, и теперь с сельским хозяйством тут не очень. Но кого ни спроси — чуть ли не все или учатся, или когда-то отучились в сельскохозяйственном.
— А больше негде, — пожимает плечами Ильяс.
В сельскохозяйственном колледже учат на маляров, поваров, сварщиков, автомехаников, портных, юристов. Самый близкий к сельскому хозяйству факультет — ветеринарный. Ильясу ветеринария неинтересна, этим тут не заработаешь.
— Я буду после колледжа по шабашкам работать, — хвастается он. — У меня отец электромонтажник, он всё знает, что делать по домам: двери, обои, потолок — всё может ремонтировать. А у нас тут из работы только магазин. У нас интернет даже не ловит. Вышку поставили, а мы не знаем, что это, то ли МТС, то ли что, интернет всё равно не ловит.
Работать «по шабашкам» Ильяс хочет в Москве, как отец. Только ехать боится: он пока не бывал нигде дальше астраханского рынка. И даже в соседнее село Семибугры, где у него друзья, может попасть не всегда.
— Автобус есть, но он сломался, — объясняет Ильяс. — А так он в пять вечера работать заканчивает, после этого только машину ловить на дороге.
«Это, прямо скажем, народная инициатива»
Въезд в Семибугры платный. Через речку Болду брошены то ли доски, то ли листы фанеры, назвать это мостом не поворачивается язык. Увидев, что по зыбкому сооружению пробирается очередной автомобиль, на другом берегу, со стороны села, из вагончика медленно выходит человек в оранжевой жилетке. Такса — 40 рублей с легковушки. К стене вагончика прибит фанерный щит, на нём аккуратными печатными буквами написаны тарифы и реквизиты. Всё «по-белому»: если хотите, могут и квитанцию выписать.
Семибугры — большое село, по официальным данным — 1700 жителей.
— Четыреста где-то дворов, — говорит председатель местного совета депутатов и один из старейшин Аскар Утешев.
В Семибуграх активисты собрали денег и в мае 2023 года установили мемориал односельчанам, погибшим «на СВО».
— Это, прямо скажем, народная инициатива, — рассказывает Утешев. — Семь человек погибли на СВО, до этого еще пацан погиб в погранвойсках, а самый первый — в Афганистане. Вот мы и решили увековечить память всех девятерых. Население откликнулось с воодушевлением. Собрали деньги, всё до последнего гвоздя сделали простые жители, всё — на народные деньги и своими руками.
Просто подойти и положить цветы к мемориалу нельзя. Он обнесен высокой, почти с человеческий рост, оградой. За ней лежат запылившиеся искусственные букеты, сельчане сделали для них вазы — пластиковые канистры, для красоты обернутые фольгой. Калитка закрыта на веревочку.
— Мало ли, вдруг корова забредет, — объясняет Аскар Утешев, развязывая узел.
На бетонных постаментах в два ряда девять памятников. Утешев не хочет говорить, сколько односельчан воюет в Украине сейчас. Вместо ответа молчит и опасливо на меня косится. Но видно, что постамент делали с большим «запасом», его можно, если надо, нарастить в длину и поставить еще с десяток памятных плит.
Новую плиту можно было ставить уже через пару недель после торжественного открытия: в июне стало известно о гибели восьмого жителя Семибугров. Но к декабрю, когда я приехала в Семибугры, ее еще не поставили.
Утешев молчит, я рассматриваю имена и даты. За десять лет афганской войны погиб один уроженец Семибугров. В Украине за 16 месяцев, с марта 2022 года по июнь 2023 погибли восемь человек.
— Ребята не напрасно погибли, — торопится сказать Утешев. — Они сделали свой вклад в дело, которое предпринял наш главнокомандующий Путин Владимир Владимирович. Мотивы у них чисто такие: за родину, за Сталина. То есть за Путина.
Из восьми погибших только один был мобилизованным. Трое пошли воевать добровольцами, из них двое — в ЧВК «Вагнер». Пятеро и до начала войны служили в армии по контракту. Такая же картина и в других казахских селах: если судить по тем биографиям погибших, которые стали известны, мобилизованных среди них — единицы. Российские казахи тащат «русский мир» в Украину, в чужую страну за тысячу километров, вовсе не потому, что военкоматы гонят на убой «национальные меньшинства». Здесь другие мотивы.
«К мертвым Россия щедрее, чем к живым»
Артуру Джалмуханову было 32 года. Его тело в Семибугры так и не привезли, хоронить родным было нечего. Им сообщили, что Артур — дезертир. Полгода они доказывали через суд, что такого не может быть.
— Он мне вообще-то дядя, но по возрасту мы были почти сверстники, — рассказывает его племянница Регина. — Мы вместе росли, я его очень хорошо знала. Я и занялась всеми этими судами.
Джалмуханов родился в традиционной казахской семье, в ней семеро детей. Всё было вполне благополучно, но в такой семье, да еще в селе под Астраханью, чем раньше дети начнут сами зарабатывать — тем лучше. Отслужив в армии срочную, Джалмуханов подписал контракт и стал военным. В селе работы для него не было, армия была лучшим решением проблемы. Когда началась война в Сирии, он продлил контракт. На «гражданку» ушел в 2020 году, и тогда стал зарабатывать на стройках.
У него не было кредитов и других долгов, не было семьи, которую надо кормить, он был рукастым и работящим. Не пил, неплохо зарабатывал на стройках Севера вахтовым методом, помогал маме. Образцовый, можно сказать, был парень.
В феврале 2022-го Джалмуханов вернулся с очередной вахты, а когда Россия начала войну, решил снова идти на контракт.
— Он таким был человеком, патриот своей страны: я за родину, кто, если не я, — рассказывает Регина. — Если, говорит, я буду дома сидеть, кто защитит родину?
Вопрос о том, от кого ее дядя защищал родину на территории другой страны, Регина пропускает мимо ушей.
— Он просто пришел домой и сказал: я уезжаю, — вспоминает она. Понизив голос, добавляет: — Вы же сами понимаете, конфликт тогда только начался…
Да, конфликт тогда только начался. Джалмуханов подписал контракт на два месяца, в феврале 2022 их еще заключали на такой срок. Ясно ж было: спецоперация закончится через месяц, не позже, и все вернутся домой победителями после марша по Киеву. У Джалмуханова был опыт Сирии: войны, в которой от России действовала по большей части авиация. В которой, по официальным данным, за три года погибли 112 человек. Вряд ли весной 2022-го контрактники с сирийским опытом понимали, насколько другой будет война в Украине.
Через два месяца Джалмуханов не вернулся. Всё это время он домой даже не звонил.
— Мы в семье так все воспитаны, что обязательно домой звоним, — говорит Регина. — Обычно Артур по сто раз звонил маме, чтобы спросить, всё ли у нее в порядке, и сказать, что с ним всё нормально. А тут такое молчание.
Родные успокаивали себя тем, что со связью на войне проблемы. А потом пришла бумага от командиров Джалмуханова. Там было сказано, что он дезертир, бежал с поля боя с автоматом в руках и будет за это отвечать по всей строгости закона.
— Я не поверила и начала копать, — продолжает Регина. — Нашла ребят, с которыми он отсюда уходил, они связали меня с теми, с кем Артур воевал. И те ребята мне рассказали, что он погиб, но тело не смогли вынести с поля боя. Это было на Изюмском направлении, они мне и точное место показали на карте. Нас, говорят, шесть человек, мы подтвердим, что он погиб.
К тому моменту, когда командиры обвинили Джалмуханова в дезертирстве, он был мертв уже несколько месяцев. По словам сослуживцев, он и провоевал-то всего две недели: погиб в конце апреля 2022-го. Регина наняла адвоката, тот собрал с сослуживцев Джалмуханова письменные показания для суда, а сама она повезла материал для анализа ДНК в ростовский морг, где проводят опознания погибших в Украине.
— Из морга меня отправили в Персиановку, в войсковую часть Артура, — рассказывает Регина. — Там я потребовала открыть мне его шкафчик. Они открыли и отдали всё, что там было, все документы. А у нас с дядей фамилии разные. И я, уже уходя, говорю им: вы даже не спросили, кем я прихожусь ему, просто взяли и отдали документы незнакомому человеку. А им всё равно. Ну, говорю, ладно, человека вы не ищете, на человека вам наплевать. Но автомат! Номерной автомат! Вы и автомат свой не ищете?
Суд уже готовился допросить свидетелей по видеоконференцсвязи, когда военные, видимо, одумались. Матери Джалмуханова пришла новая бумага: теперь ее сын числится погибшим.
К мертвым Россия щедрее, чем к живым. Все положенные выплаты мама Джалмуханова получила. Кроме того, всех погибших в Украине автоматически награждают орденом Мужества. Родным Джалмуханова тоже сообщили, что он награжден. Но сам орден так и не прислали.
— Пока нам только сообщили, что он к награде готов, — кивает Регина. — То есть погиб.
«Погиб ради патриотизма»
Мирхат Тарбаев, сержант морской пехоты, служил в Каспийской флотилии в Астрахани. У него была жена Халида, дочке исполнилось пять лет. Они купили дом по военной ипотеке и начали ремонт. Мирхат утром уходил на службу, вечером возвращался, иногда уезжал «в командировки». Одна такая «командировка» у него была в 2014 году. Потом он показывал жене медаль «За возвращение Крыма». После того как родилась дочка, Халида не работала, всё внимание посвящала ребенку. У них была счастливая, практически идеальная жизнь.
— Муж был очень хороший, добрый человек, безотказный, чуткий, внимательный, — грустно улыбается Халида. — Ну, честно… Вот у всех людей есть недостатки какие-то, а у него не было.
В феврале 2022-го Мирхат должен был пойти в отпуск, они уже готовились везти дочку к его маме в Бирючек — маленькое казахское село рядом с Семибуграми, там супруги когда-то и познакомились. Неожиданно Мирхат позвонил и сказал, что отпуск отменяется, его прямо сейчас, без заезда домой, отправляют на учения. Дальше Халида только по новостям в телевизоре догадывалась о том, где ее муж.
Всё это она рассказывает мне, сидя на большом диване с подушками. Этот диван она купила в новый дом 29 декабря 2022 года. Мужу послала фото, он ответил смайликом. На следующий день Халиде позвонил его командир, передал трубку незнакомой женщине, та представилась психологом и сообщила, что Мирхат убит.
Тарбаев вырос в селе Бирючек. По утрам автобус объезжал несколько сёл, чтобы собрать всех детей и отвезти в школу. После школы Тарбаев пошел, как все в их районе, кто хотел учиться, в сельскохозяйственный колледж. Этот колледж окончил когда-то и его отец, тот всю жизнь проработал ветеринаром. Раньше в селах под Астраханью было достаточно скота, которому требовался ветеринар.
— Мирхат говорил, что сначала хотел пойти по стопам отца, а потом понял, что душа у него к этому не лежит, — рассказывает Халида. — Но больше пойти было некуда.
После колледжа Мирхата призвали на срочную службу. Когда он вернулся, никаких чудес ни в их Бирючке, ни вообще в Астраханской области не случилось, работать по-прежнему было негде. И он решил проблему так, как решают ее многие в нищих российских регионах: отправился в армию на контракт.
— Физически он был очень выносливый, — говорит Халида. — И бегал хорошо. У них были соревнования на работе, Мирхат первым прибегал. Поэтому, наверное, и пошел в морпехи. Командование предлагало ему учиться дальше, но он не захотел.
В 2018 году подразделение Тарбаева расформировали, многие сослуживцы уволились и уехали из Астрахани. Тарбаев остался, ему по-прежнему больше всего нравилось быстро бегать и проявлять выносливость. Искать другую работу он не хотел. Так он и служил до тех самых «учений» в феврале 2022-го.
Когда Мирхат уехал на войну, Халида звонила и уговаривала его уволиться из армии. Она понимала, что «спецоперация» — конечно, не война, но всё-таки беспокоилась: служба не совсем та, что в мирное время. Муж ее успокаивал и обещал, что вернется домой так же быстро, как в 2014-м из Крыма.
— У него и выбора не было, — добавляет Халида. — Он объяснял, что его долг воевать за Путина, это наш президент, он не ошибается. У них было несколько ребят, которые сразу, как это началось, уволились. Но мой муж не такой был человек. Да мы и не знали, как это сделать, с кем и как об этом договариваться.
— Всё-таки долг — или не знали, как договариваться? — осторожно уточняю я.
Халида молчит, беспокойно теребит пальцы с красивым маникюром.
— Муж говорил мне: я тут нахожусь ради вас, чтобы вы спокойно спали, — произносит она после паузы. — Я сама ничего не понимаю в политике и не хочу об этом говорить. Просто хочу, чтобы всё это закончилось, чтобы все нормально жили, не только Россия, но и Украина. Муж мне говорил: если бы не мы, если бы Путин первый не начал, тогда бы на нас напали.
— Вы тоже так считаете?
— Я хочу верить, что это правда. Я знаю, ради чего погиб мой муж. Это патриотизм.
«Сидит, как немая, или ходит и плачет»
В село Болдырево из Астрахани надо ехать по новой дороге. А возле самого села, когда уже видны дома и надо к ним свернуть, падаешь с асфальта в перепаханную коровьими копытами грязь. Заасфальтировать короткий аппендикс, ведущий к домам, некому. В сухую погоду, когда земля укатана, тут проехать можно, но в дождь эта полоса становится непролазной. С другой стороны Болдырева — река, оттуда и вовсе не проберешься. Но кому интересны такие села, где и пятисот человек не наберется? Эти люди из домов-то не выходят, как стемнеет, а зимой это пять вечера. Потому что вокруг ни одного фонаря. Кому они нужны?
В Болдыреве живут только казахи. Здесь вообще можно забыть, что это всё еще российский регион, потому что друг с другом все говорят по-казахски. Есть общая черта у таких сел, как Болдырево, или похожая на него Застенка, или Семибугры, или соседнее Менешау, до которого три километра, а ехать надо минут сорок: до их жителей нет дела тем, кто кладет асфальт и ставит фонари, но зайди в любой казахский дом — там светло, чисто, красивые обои, дворы ухоженные.
Возле одного из домов в Болдыреве свалены дрова. Рядом возится женщина с замотанными лейкопластырем пальцами, собирает деревяшки помельче, чтобы унести в дом. Она что-то кричит мне, но я не всё понимаю: по-русски она говорит с трудом.
Женщину зовут Салтанат Ихсанова. Дрова, точнее, здоровенные бревна ей привезли в дар от государства, потому что оба ее сына воюют в Украине.
— Сейчас в Запорожье, — качает она головой. — Старший сказал, что не вернутся, пока война не закончится.
Привезли-то ей дрова бесплатно, но свалили у забора и уехали. Чтобы порубить бревна, Салтанат должна заплатить четыре тысячи рублей. Зарплата у нее — восемь тысяч. И это, считает она, ей повезло, потому что хоть какая-то работа есть.
— Я почтовиком работаю, пенсии раздаю, газеты, у других никакой работы нет, — говорит Салтанат. — Работа есть в городе, у нас нет. Двух коров держу, с коров и живу. Хочешь знать, как тут жить? У меня неделю поживи, говно убирай, печку топи, газа у нас нет.
Провести газ в Болдырево обещают уже много лет. Недавно назвали новый срок: к 2025 году. Салтанат мечтает о двух вещах: дожить до того дня, когда газ проведут, и чтобы сыновья вернулись живыми. Могла бы — ни за что не пустила б их на войну. Костьми легла бы, а не пустила.
— Не надо этой войны, — крутит она головой. — Не надо, чтоб гробы приходили. Чего не хватало им, зачем им это Запорожье? Зачем война? А если она никогда не закончится? Там ужас на войне. Сыновья не рассказывают, но я у людей спрашиваю.
Не пустить сыновей она не могла, потому что и до начала войны они были военнослужащими. Пришли туда по стандартному пути: остались на контракте после срочной службы.
— Деньги надо, — разводит она руками. — Такое время, всё дорого стоит. Работать больше негде было. Если бы я мужиком была, если бы меня взяли, я бы тоже пошла, потому что деньги надо. Переживаю, ночью не сплю, только прошу Аллаха, чтоб сыновья живые пришли. Вчера садака делала, барана резала.
Садака — что-то вроде благотворительности, милостыня у мусульман. Раздашь соседям мясо барана — Аллах убережет сыновей от снаряда. В соседнем доме живет Мархаба Ихсанова, Салтанат замужем за старшим из ее сыновей. Младший сын Мархабы, Рашит, погиб в Украине, и садака не помогла.
— Мархабу ни о чём не спрашивай. Как Рашит пришел в гробу, болеет она, — предупреждает Салтанат. — Сидит, как немая, или ходит и плачет.
В комнате Махрабы на стене висят два портрета: муж, который давно умер, и сын, который погиб в мае 2022-го. Рашит Ихсанов был военным, как и племянники, он тоже подписал контракт после срочной службы. В Болдыреве много таких.
— У нас полно тех, кто на войну пошел, — говорит Салтанат. — Там убивают всех подряд. Рашита убили — Махрабе деньги выплатили. Зачем ей деньги вместо сына?
«А тут война началась — и видите, как»
Из тех, кто ушел на войну в Болдыреве, к декабрю 2023 было известно о гибели четверых. Трое — контрактники, и один, Эдуард Калмулдаев, мобилизованный. Его родители, Клара и Адилбек, живут через два дома от того, где жил Рашит Ихсанов.
— В поселке, наверное, сто домов, и в каждом, мне кажется, кто-нибудь да воюет, — тяжело вздыхает Клара. — Мобилизованных у нас было четверо, остальные контрактники. У нас всегда многие шли в армию на контракт.
— Потому что работы нет, — подхватывает Адилбек.
— Работы нет, — кивает Клара. — Время-то было мирное, а в армии все условия: и ипотека, и зарплата, и медицина, и льготы. Ребята шли, чтобы семью поднять. А тут война началась — и видите, как.
Их сын тоже успел послужить по контракту. Формально он ушел на войну по повестке, но родители считают его добровольцем. Они этим гордятся.
— Прописан Эдик был в Астрахани, а жил с нами здесь, — рассказывает Клара. — Тут мобилизация. Соседи позвонили и сказали, что на сына пришла повестка. В руки им ее не дали, но они сфоткали и нам отправили. Там не было указано, какого числа явиться. Я сыну говорю: в руки-то не дали повестку, можно не ходить. Он мне: мам, так нельзя, я поеду, узнаю, когда прийти с вещами. Такой он у нас был… Сказал, что это его долг. Я с ним поехала. Это было 26 сентября, он пошел в военкомат, а оттуда уже звонит, мол, всё, мама, я паспорт отдал, беги на рынок, купи мне нательник какой-нибудь и мыльное-рыльное. Где-то часов в одиннадцать вечера его забрали.
До старших классов Эдик был городским мальчиком, учился в Астрахани. Но в Болдыреве ослепла бабушка, и родители перевели парня в сельскую школу, чтобы помогал ей дома. Потом и сами переехали. После школы Эдик поступил в тот самый сельскохозяйственный колледж — главную кузницу кадров на востоке Астраханской области, и выучился на автослесаря. Поработать по специальности не успел, его призвали в армию.
В армии он попал во внутренние войска, служил во Владикавказе, родителям оттуда слали почетные грамоты, они гордились сыном. Шел 2007 год, Калмулдаев успел поучаствовать во Второй чеченской и получил удостоверение ветерана боевых действий. Ему предлагали остаться в армии, но тогда он не захотел. Нашел работу в подмосковных Люберцах и уехал.
— Сначала Эдик попал в общежитие, но ему не нравилось, что там выпивают, что грязь кругом, — говорит Адилбек. — Он такого не любил. Снял квартиру, платил за нее.
В конце 2013-го Калмулдаев передумал работать на гражданке и подписал армейский контракт.
— Он в Донбассе воевал в 2014-м, — сообщает Клара. — Был наводчиком, аэропорт освобождал на бэтээре.
Отслужив срок по контракту, Калмулдаев не стал его продлевать и снова нашел работу в Москве. В сентябре 2022-го он приехал погостить к родителям в Болдырево. И тут началась мобилизация. Воевать он шел легко, рассуждал о патриотизме и долге. Наверное, представлял себе: это будет что-то вроде «освобождения» донецкого аэропорта, «освободят» — и домой. А выплаты государство обещало такие, что ни на какой московской стройке не заработаешь.
На этот раз в Украине Калмулдаев попал в отряд «Шторм», который первым посылали на передовую. Долго там не служил никто.
— Эдику нравились все эти атаки, отражения, он нам рассказывал, — вздыхает Адилбек. — Вокруг него все погибали в этом «Шторме», сын говорил, что никто туда идти не хочет. Он там дольше всех прослужил.
— Потом этот их «Шторм» расформировали, а Эдика перевели в другое подразделение, — продолжает Клара. — Ему не нравилось. Он говорил, что кругом одни трусы, нет слаженности. Ругался: мам, говорил, не с кем воевать. Представляешь, говорит, тут контрактники, государство на них столько денег потратило, они одеты и обуты, а сами идут сзади и вперед гонят мобилизованных, которых только из дома вытащили.
Три месяца назад Калмулдаев не вернулся из атаки, остался лежать в поле 7 октября.
— Это день рождения нашего президента, — зачем-то добавляет Адилбек.
«Нам хорошо живется. Концертный зал есть, я там поминки делала сыну»
В поселок Сизый Бугор тоже платный въезд. Стоит он вдвое дороже, чем в Семибуграх, — 80 рублей, но и оснащена переправа по последнему, можно сказать, слову техники. И дело не в том, что мост через речку Бушму асфальтированный и даже почти ровный. Мало ли бывает ровных мостов.
На пункте оплаты проезда дорогу автомобилям преграждает веревочка. Она натянута примерно на уровне середины колеса. Один конец намотан на палку, воткнутую в землю, другой через сложную последовательность гнутых гвоздей походит в окошко красивой бревенчатой будки. Получив от водителя 80 рублей, дежурный в будке тянет за веревочку — и та часть, что поперек дороги, опускается, машина может ехать. Пропустив ее, дежурный как-то по-другому дергает за веревочку — и та снова натянута на высоте середины колеса.
В остальном Сизый Бугор похож на другие казахские села под Астраханью. Официально здесь прописаны полторы тысячи человек, 95% населения — казахи. Улицы формально есть, но проехать по ним можно только в сухую погоду и только пока светло.
Я остановилась, чтобы спросить у двух старушек на лавке дорогу к дому Гамзата Конарбаева.
— Это маленький такой был? — уточнила одна.
Гамзат действительно был невысок ростом. И был, наверное, последним человеком, которого сельчане ожидали так скоро хоронить.
— Он был такой веселый человек, — качает головой его мать Акинджи Конарбаева. — Любил петь, шутил, никогда не жаловался, каждому хотел помочь, всем поднимал настроение. Мне и командир его сказал: вы своим сыном можете гордиться, мы приходим усталые с передовой, а он песни поет. Всем сразу легче становилось.
И уж точно никто из односельчан Гамзата не поверил бы, что тот пойдет воевать. Вот старший брат — тот, как и положено, после срочной службы остался в армии по контракту. Потом он окончил Рязанское училище ВДВ, и, если бы не беда в семье, мог так и служить. Но умерла жена, он остался один с маленькой дочкой, из армии пришлось уволиться. В марте 2022 года он решил оставить дочку с бабушкой, чтоб вернуться на контракт и пойти воевать.
— Мои дети выросли на патриотизме, — Акинджи объясняет, почему старшего сына не остановила маленькая дочка. — Дед у них воевал, Сталинград брал. Человек должен защищать родину. Мои сыновья видели по телевизору, как уничтожают население Донбасса, как русских там убивают.
Телевизор в комнате у Акинджи включен всегда. Когда я пришла, там показывали фильм о войне по телеканалу «Звезда». Она не только знает, что дед «Сталинград брал», но и что все 26 панфиловцев (именно 26, а не канонические 28) были казахами. Напротив телевизора, на другой стене, она повесила огромный баннер с портретом младшего сына. Вообще-то баннер заказали, чтобы он висел в Астрахани, там чуть ли не на каждой улице есть портреты погибших «героев СВО». Но Конарбаевым сказали, что мест больше нет.
— Вернее, там очередь, — поправляет себя Акинджи. — Дочка моя звонила, узнавала, ей сказали, что как дойдет до нас — повесят. Примерно после января.
Гамзат в семье был младшим ребенком. Окончил музыкальную школу, потом музучилище, поступил в консерваторию в Астрахани, играл в оркестре оперного театра.
— Он на разных инструментах играл: и на гитаре, и на домбре, и на пианино, — делится Акинджи. — Любил больше всего баян. А в оркестре играл на контрабасе.
Не доучившись в консерватории, Гамзат женился, а когда родилась дочка, бросил оркестр и поехал на заработки в Москву, на стройку.
— Уж как я его просила: не бросай консерваторию, сколько я в тебя вложила, как мы эти баяны таскали, — сетует Акинджи. — Не послушал.
После рождения второй дочки жена Гамзата подала на развод и уехала из Сизого Бугра. Тогда-то он и решил пойти на войну. Неизвестно, понимал ли он, что там придется убивать. Его мама понимала, но как раз это ее не беспокоило.
— Украина-то — это же наша земля, — втолковывает она мне. — У них же, у украинцев-то, своей земли никогда не было, если взять историю.
Старший брат звонил младшему и пытался отговорить: ты же, говорил, не умеешь ничего, куда ты лезешь, убьют тебя. Он-то уже знал, о чём говорит. Но Гамзат был уверен, что он тоже знает, ему по телевизору рассказывали. И от мамы он слышал, как «дед Сталинград брал». Он послушал брата, кивнул, а в июне 2023-го пошел в военкомат.
— Вообще-то он заработать там рассчитывал, — добавляет Акинджи. — Его жена бывшая с дочками материально плохо живут, он хотел денег заработать и забрать девочек.
Когда Гамзат ушел воевать, мать слегла с инфарктом. Он слал ей сообщения, рассказывал, как хорошо на войне, чтоб не переживала. Акинджи с минуту листает что-то в телефоне и смотрит на экран, оторваться не может. Протягивает мне. Там сообщения от сына: «Мамуль не переживай ты самое главное». «Все хорошо будет скоро не переживай». «Я люблю тебя».
— Он ни разу не сказал, что там плохо, — Акинджи тянет кулачки к глазам. — Наоборот, написал: нас кормят хорошо, даже йогурты дают. Это он мне так врал. Какие там йогурты? Они ж в лесу были. Но он меня очень сильно любил, боялся, что я буду переживать. Как-то шесть километров пробежал, чтобы только мне позвонить. Потому что знал, что я жду звонка и буду переживать, если он не позвонит. Связь была тогда просто отличная.
Тот звонок был последним. Гамзат провоевал три месяца — и в октябре 2023-го погиб. Акинджи опять роется в телефоне, теперь она дает мне послушать, как ее сын пел. Так она и живет: телевизор, баннер на стене и телефон с сообщениями от мертвого сына.
— Он погиб в селе Клещеевка, — рассказывает Акинджи. — Он его защищал. Украинцы наступали, хотели взять эту Клещеевку, а наши защищали.
Кроме ее сына, в Украине погибли еще трое уроженцев Сизого Бугра. Я знаю два имени, а Акинджи добавляет: о четвертом им сообщили недавно, парню было 23 года. И все мальчики, с упором произносит она, погибли не просто так, а за родину.
— А как иначе? — спрашивает. — Мой младший тоже наверняка умирать не хотел. Но у нас всё на патриотизме.
Всю жизнь Акинджи проработала санитаркой, последние годы перед пенсией — в инфекционной больнице. Теперь получает пенсию 13 тысяч рублей. И каждый день благодарит президента Путина за то, как хорошо живется людям в Сизом Бугре и вообще в России. Сама она дальше Астрахани нигде не была, только мечтает накопить на путешествие по Волге. Но Путину за всё благодарна.
Я переспрашиваю, потому что не слышу в ее словах даже тени иронии.
— Разве же плохо мы живем в России с Путиным? — искренне удивляется моим вопросам женщина, у которой погиб сын на войне, развязанной Путиным. — Пенсия у меня маленькая, но теперь за сына пенсию дадут. Льготы у нас есть. «Дорожные» нам доплачивают на проезд. На ЖКХ 50 процентов скидка. Есть всегда, что покушать: захотел рыбы — вон речка, в огороде свежая помидорка. Дороги со временем сделают. С Путиным нам очень хорошо живется. Концертный зал в селе есть. Я там поминки делала сыну.
